Почему стоит читать? Сборник статей

Линд Роберт Уилсон

Вспомним, как сурово критиковали Мэтью Арнольда за созданный им образ Шелли-беспомощного ангела, но ведь совершенно ясно, что гениальный автор «Оды к Западному ветру» – не поэт, который бесплодно растратил свой талант, но – провидец, оказавший влияние на многие поколения англичан… И все же иногда возникает ощущение некоей правоты и Мэтью Арнольда. В своих суждениях, в своем образе жизни Шелли был самым эксцентричным из всех великих английских поэтов, самым выдающимся еретиком. Происходящего вокруг было вполне достаточно, чтобы он уверовал, будто все это и незаконно, и чудовищно скверно. То, в чем другие поэты усматривали нечто даже полезное или хотя бы безвредное, вроде донкихотовских ветряных мельниц. Шелли видел жестоких тиранов-великанов, почему снова и снова выступал как мятежник: в религии, нравах, политике и даже в диете, а к последней он относился очень серьезно.

Возможно поведение Шелли, связанное с его первым браком, особенно

утвердило многих во мнении, что он лишь реформатор-неудачник с ангельской внешностью. Несомненно одно: он умыкнул шестнадцатилетнюю Гарриэт Уэстбрук из самых чистых и высоких побуждений, ведь ему самому было всего девятнадцать, когда он бежал с ней в Шотландию: раз она жертва родительской тирании, ее надо спасать, но какой странной кажется его уверенность в своей правоте! «Ее отец, – тогда же пишет он Хоггу, – ведет себя с ней самым ужасающим образом, пытаясь заставить ее снова учиться». И словно рыцарь, вызволяющий пленную принцессу, проявив ангельское благородство, он проходит через брачную церемонию в Эдинбурге вопреки своим глубочайшим убеждениям, так как не верит в благотворную сущность брака.

«Да, – пишет он Хоггу за три месяца до женитьбы, – брак есть нечто ненавистное и противное. Какое-то невыразимое, тошнотворное отвращение охватывает меня, когда я думаю об этих самых деспотических, самых ненужных цепях, которыми предрассудок сковывает нашу жизненную энергию». Гарриэт, однако, считалась с условностями и Шелли тогда самоотверженно уступил ее «предрассудкам».

Странное и необычное восприятие жизни проявилось у Шелли и в истории его отношений с ближайшим другом Хоггом, которого заподозрили в интимных отношениях с Гарриэт вскоре после того как Шелли на ней женился: недаром многие исследователи считают Хогга мерзавцем и лицемером, и он действительно был способен на многое. Его обращение с письмами Шелли, недавно опубликованными в их первозданном виде, показывает, что Хогг не останавливался и перед тем, что называется подлогом. Делать купюры в уже опубликованных письмах иногда допустимо, если сокращения не искажают смысла, однако Хогг меняет и слова, и мысли, как ему заблагорассудится. Его издатель полагал, что тот поступает так, исходя из интересов Шелли, но, посудите сами: вот Шелли, сраженный предательством друга [8] и опасающийся встречи с ним, пишет: «Не преследуй нас. Постарайся вести себя достойно, постарайся быть добродетелен. Верни себе то, от чего ты на время отказался, чтобы впредь никогда, никогда не отказываться снова». А Хогг публикует это следующим образом: «Ты не можешь нас сопровождать? – но почему же – нет? Я постараюсь быть хорошим – быть добродетельным – и обрету вскоре опять то, от чего на время отказался, чтобы уже никогда, никогда впредь от этого не отказываться». От такого подлога даже дух захватывает! В другой раз Шелли пишет Хоггу: «Не думаю, что на тебе нет греха», а Хогг меняет текст следующим образом: «Не думаю, что ты непогрешим». Да, издатель должен был стать абсолютным «хоггером», чтобы прощать такие стилистические уловки.

8

Возможным адюльтером Хогга с Гарриэт – прим. перев.

Тем не менее письма Хогга представляют большой интерес, так как ярче высвечивают не его фигуру, а личность самого Шелли. Перед нами – молодой идеалист-доктринер, попавший в двусмысленную, трудную ситуацию. Исповедуя принцип свободной любви, Шелли, если рассуждать логически, не мог винить Хогга за то, что тот влюбился в Гарриэт, и неслучайно он совершенно откровенно пишет ему: «Надеюсь, я лишен предрассудков… Я мало ценю союзы, подразумевающие сожительство только с одним человеком. Тебе известно, что я нередко и раньше пренебрежительно высказывался о подобной монополии… Я ее невысоко ставлю».

И в то же время он должен был принимать во внимание не только свои убеждения, но и счастье Гарриэт, а Хогг сделал ее отчаянно несчастной. И вот что Шелли с предельной откровенностью пишет о возможности жить втроем: «Я думаю сейчас о том, во что люди обычно превращают такие отношения и, возможно, я тоже не свободен от этого, а ты определенно имеешь кое-какие сомнения и Гарриэт тоже (в чем и заключается главное затруднение); она придерживается известных предрассудков, неразрывно связанных со всеми фибрами ее души; дело в том, что если бы ты жил вместе с нами, то не избежал бы конечного удовлетворения своей любви к Гарриэт… И ты снова обманывал бы самого себя и воображал, что все это добродетельно».

Насколько естественная ревность влияла на Шелли, когда он писал такие экстатические и несчастные письма – трудно сказать. «Твое преступление – эгоизм», – пишет он Хоггу, и прибавляет – «я допускаю, что ты не видишь разницы между ошибкой и преступлением, а от последнего

я тебя искренне оправдываю, но до чего же ужасна твоя ошибка… Отныне ты уже никогда не сможешь думать, что это добродетельно – поступать так, как захочется… Я уже говорил тебе, что ты неискренен? Но я сказал это, потому что действительно так думаю».

А все-таки, несмотря на упреки и возражения, Шелли не мог забыть, как много для него значила дружба Хогга, и она действительно оказалась самой долгой в его жизни: «Не думай, – пишет Шелли, – что я уже не друг тебе. Нет, теперь я еще более пламенный и преданный твой друг, чем когда-либо прежде, так как несчастье делает для нас еще дороже тех, кого мы любим. Ты есть, ты будешь и впредь моим самым близким другом и наперсником, каким был всегда, за исключением одного момента, но тогда ты сам обманывался».

Существует мнение, что эта удивительная корреспонденция имеет своим источником не поведение Хогга по отношению к Гарриэт, но галлюцинации, часто посещавшие Шелли и что на самом деле коллизия «Хогг – Гарриэт» не имеет серьезной фактической основы. Мне, однако, трудно поверить в справедливость подобного предположения, ведь такой близкий друг как Хогг легко мог рассеять сомнения и заблуждение Шелли, если бы они были порождены только его галлюцинирующим сознанием.

По-моему, Хоггу был свойственен весьма причудливый дар – влюбляться в тех, кого любил Шелли. Молодой идолопоклонник, каким был Хогг, смотрел на женщин глазами друга. Несколько писем Хогга свидетельствуют, что когда Шелли женился на Мери Годвин, Хогг вступил с ней в любовную переписку, а спустя некоторое время заключил брак с Джейн Уильямс, вдовой человека, что утонул вместе с поэтом. Хогг, наверное, и впрямь имел немало достоинств, почему Шелли и любил его до конца своих дней, но был ли Хогг только легкомысленным повесой или кем-то похуже? Мне он представляется необычным персонажем с несколько странными понятиями о нравственности и, по правде говоря, я не сомневаюсь, что большинство читателей тоже воспринимают его как человека весьма неоднозначного. Однако, что касается самого Шелли, он действительно был чрезвычайно бурно и легко возбудим и анормален. К тому же во многих отношениях он скорее теоретик, чем практик, а некоторые его теории по мнению достаточно умных людей были нездоровы. Тем не менее врожденная доброта Шелли, его стремление к идеальным условиям существования для всех и каждого, как он эти условия представлял, заставляют думать о нем как необычайно благородном человеке по сравнению со многими другими. Недаром Байрон сказал, что Шелли был «самым мягким, самым дружелюбным из мне известных людей, который меньше всего думал о мирских благах, чем кто-либо другой». И еще он добавил: «никогда не видел никого, похожего на Шелли и никогда не увижу».

Щедрость Шелли в денежных делах и готовность помогать почти не знали границ. Легко усмотреть и нечто комическое в некоторых его эксцентричных поступках, но кто смог бы удержаться от смеха, став свидетелем экстравагантного поведения гениального юноши? Чем больше читаешь о нем, тем больше убеждаешься в ангельской сущности его характера. Можно принимать или не принимать во внимание оговорки Мэтью Арнольда, изобразившего Шелли как ангела прекрасного, но беспомощного, «напрасно бьющего в пустыне мира своими лучезарными крылами», но при этом хочется продолжить так: «нет, он творил не напрасно и не всегда безуспешен был на путях жизни», хотя в привлекательном образе, созданном Арнольдом, есть существенная доля правды.

1933

Джордж Элиот

Сегодня, в литературных «бегах» за посмертной славой, Джордж Элиот проигрывает и Джейн Остен, и сестрам Бронте. В конце XIX века она перестала быть любимой писательницей даже у критиков. В своем труде «Английский роман» Сейнтсбери [9] уделил Элиот меньше места, чем Чарльзу Кингсли [10] , видя в ее произведениях только пример эволюции жанра «когда-то легкомысленного и даже фривольного, а теперь требующего иногда самого серьезного подхода».

9

Сейнтсбери, Джордж Эдвард Бэйтмен (1845–1933) – английский литературовед, профессор риторики в Эдинбургском университете, автор нескольких книг о французской и английской словесности. Его труд «Английский роман» (1913) и сейчас пользуется известностью.

10

Кингсли, Чарльз (1819–1875) – английский писатель, профессор Новой истории в Кембридже (1860–1869), священнослужитель. В т. н. «реформистских» романах «Дрожжи» (1848) и «Алтон Локк» (1851) выступал в защиту «рабочих классов».