Почти вся жизнь
Шрифт:
И все же, как он ни был занят сборами, голоса из соседней комнаты доносились сюда, и Владик невольно слышал обрывки разговора.
— Тише, тише, — просила мама, — Владик рядом.
Зинаида Ивановна тоже пробовала говорить шепотом, но это у нее не получалось. Отец называл ее голос иерихонской трубой. Вообще он к ней несерьезно относился. Мама называла свою подругу Зизи. Отец, смеясь сказал, что больше подходит «дзинь-дзинь» (Владик быстро перевел для себя: «Звонок»), Мама обиделась и сказала, что Зизи единственный человек, с которым она может поговорить откровенно и который ее понимает. Отец в ответ только приподнял
Разговор в соседней комнате разгорался. Мамины вздохи, гудение Звонка, шуршание газеты.
С газеты все и началось. Что-то там напечатано и кому-то не то надо, не то не надо сообщать. «Какое мне дело, — думал Владик. — У них своя газета, у меня своя». Но тут Звонок громко сказала:
— Не вижу резона телеграфировать. Сейчас уже девять. Через два часа уходит поезд.
— Может быть, позвонить по телефону?
— Зачем? Быстрее быстрого поезд не дойдет…
«Ох, дамы, дамы, что-то вы опять напутали», — тихо сказал Владик и, покачав головой, взглянул на большую фотографию отца. В белых июньских сумерках Виктор Сергеевич мягко улыбался, поддерживая насмешливый тон Владика.
Владик быстро разделся и лег в постель. Несколько минут прошло в тишине. «Да, что-то напутали, — сонно думал Владик. — И, наверное, подвели отца».
В это время дверь в комнату тихо отворилась, вошла мать и стала у его постели. Ясно, что проверяет, спит он или не спит. «Если хочешь, чтоб с тобой поступали честно, будь честен сам». Эти слова отца Владик хорошо запомнил.
— Зизи, на минуту. Хочешь взглянуть?
Вошла Зинаида Ивановна и тоже вздохнула:
— Прелесть! Копия Виктора Сергеевича…
Затем обе ушли, закрыли дверь, и между ними начался разговор, который быстро все перевернул.
Мама. Может быть, все-таки позвонить Вите в гостиницу?
Звонок. Я свое мнение сказала. Дорогая, практически нет никакого смысла.
Мама. Но имела же я право посоветоваться с тобой! Как с близкой…
Звонок. Я была уверена, что ты этого захочешь.
Мама. Ты тоже… прочла в газете?
Звонок. Разумеется: «В результате несчастного случая…» Я целый день не отходила от телефона.
Мама. Целый день прошел! Виктор может неправильно меня понять.
Звонок. Никогда! Он так тебя уважает и ценит.
Мама. Все-таки это его сын!
Звонок. У тебя доброе сердце. Поверь мне, что я скорблю вместе с тобой. Но когда ты говоришь «сын», то… Боже мой, что связывало Виктора Сергеевича с этим «сыном»… общие гены, гены и ничего больше.
Мама. Брат Владика!
Звонок. Владик как не знал ни о чем, так ни о чем и не узнает. Разве у тебя есть сомнения по этому поводу?
Мама. Конечно нет! И Виктор, и я всегда хотели, чтобы Владик воспитывался нормально. Чтобы его ничто не травмировало. Но ты не представляешь себе, как я переживаю. Читаю газету и глазам не верю: «В результате несчастного случая». Ужас! И потом… Завтра в десять похороны… Ты меня понимаешь?
Звонок. Понимаю. Но ведь ты не виновата, что все так случилось. И не надо
Мама. Да, да…
Звонок. Надеюсь, что Виктор Сергеевич остался хозяином своего слова?
Мама. Как ты можешь в этом сомневаться!
Звонок. Ради бога, успокойся! Заклинаю тебя, ты должна успокоиться!..
(И все время, пока они говорили, шуршала газета и мать плачущим голосом повторяла: «В результате несчастного случая, какой ужас!»)
Владик все слышал. В разговоре мамы со Звонком было много странного. Какие-то неизвестные ему слова и фразы: «гены», «обрядность», «хозяин своего слова», «заклинаю тебя», но главное он понял: у него был брат, и этот брат умер… в результате несчастного случая.
От Владика все скрыли. Почему? Этот брат не мамин сын? Ну и что? Владик знал, что так бывает. У его школьного товарища, Игоря Ивановского, родители разошлись, отец вторично женился, и у Игоря теперь маленький брат, Владик знал, что Игорь любит брата (кажется, его зовут Павлушей), играет с ним и называет «ежиком». Тот действительно фырчит, как ежик.
Владик резко отбросил одеяло, вскочил и как был, в одной рубашке, подбежал к двери в соседнюю комнату. Еще секунда, и он бы открыл дверь…
Но чего он добьется? Поднимется страшный шум, проснутся соседи, мама будет громко плакать. Ничего нельзя будет толком узнать, и он же еще окажется виноватым…
Владик снова взглянул на фотографию отца и, встретившись с его обычным, немного усталым, немного насмешливым, но добрым и ласковым взглядом, почувствовал, что отец его одобряет: как ни велико, как ни ошеломляюще неожиданное известие, нельзя действовать сгоряча, неосмотрительно.
Чуть слышно ступая босыми ногами, он вернулся и лег. Надо ждать приезда отца. С ним он может поговорить серьезно, по-мужски. Отец все ему объяснит. И Владика перестанет знобить, и он уснет под теплой отцовской рукой. Ему так хотелось почувствовать эту дружескую руку, что, казалось, отец уже здесь, рядом. Но в ту же минуту, когда Владик согрелся и стал засыпать, он проснулся. Как он может спать, когда случилось такое несчастье! Конечно, он еще мал, чтобы рассуждать о смерти, — так сказал отец, когда умер доктор Вишняков, лечивший Владика «с пеленок». Но ведь Владик и не пытается рассуждать о смерти, он только вспоминает, как были тогда огорчены и отец, и мать. Они сами говорили, что «ходят как потерянные». Потом, когда вместо доктора Вишнякова пришел другой доктор, молодой, красивый, загорелый, Владику самому стало необыкновенно грустно и больно. Какую же боль предстоит испытать отцу!
В соседней комнате продолжали разговаривать, но Владик больше ничего не хотел слушать. Телеграммы, телефоны, снова эти гены, и ни одного слова о том, как больно будет отцу. Похороны, обрядность… Он зарылся головой в подушку. Пусть шепчутся о чем угодно!..
Но они обманывают отца! Сами же говорят, что знали, с утра знали, а отцу не сообщили, и он не будет завтра на похоронах. А ведь это — Владик знал — «последний долг». Когда доктора Вишнякова похоронили, то родители были довольны, что выполнили «последний долг». Мать хвалила речь отца на похоронах и говорила, что она была лучше всех других речей. Таков обычай — говорить речи на похоронах…