Почти вся жизнь
Шрифт:
Но теперь это казалось ему изменой. Он вспоминал старые времена, первую свою получку, после того как Вилли Люденбах уехал на родину.
— Нуте-с, молодой человек, — сказал управленческий кассир Сыромятникову. — Нуте-с, вручаю вам дензнаки за две недели и ставлю вас в известность, что бельгийские франки, причитавшиеся господину Вилли Люденбаху, перевели на текущий счет фирмы, строящей турбины для Днепрогэса. Бельгийские франки нынче в цене. — И он расхохотался, довольный своей шуткой.
Для Сыромятникова это не было шуткой.
Вечером гонщики собрались в «Астории». Они сидели там всю ночь. Они имели на это право. Один Сыромятников никогда бы не обогнал бельгийца, да еще в такой предельно короткий срок.
Он был счастлив. На следующий день начались гастроли нового, советского аттракциона.
Вспоминал Николай Алексеевич и войну. Всего две недели он служил вестовым при штабарме, но очень скоро все перепуталось, мотоцикл был разбит, он взялся за баранку грузовой машины, и его трехтонка была одна из первых, перебравшихся с грузом через ладожскую Дорогу жизни в Ленинград. Он рисковал ежедневно, изо дня в день его жизнь была под угрозой. Но он не искал опасности, он ее презирал.
После войны он вернулся к «бочке». Совсем недавно, когда Николай Алексеевич бродил по этим местам, он говорил себе, что именно в этом была его ошибка, что надо было найти другое дело, а сейчас он с гордостью вспоминал, как взялся восстанавливать «бочку», как был одновременно и ее конструктором, и снабженцем, и администратором…
Поиски опасности? Слова звучали оскорбительно. Положа руку на сердце, старая «бочка» этого не заслуживала: она привыкла к трудовым рукам. Именно так и надо сказать Виктору. Не притворяться больным, а прийти на поплавок и сказать обо всем, что есть на душе. И чем спокойней он будет себя держать, тем резче прозвучит его слово.
6
Шампанское было заказано к девяти часам, и лед уже успел подтаять.
— Может быть, Николай Алексеевич на радостях совершает круг почета по городу? — пошутил Казанцев-Волжский.
— Знать бы, так дома поужинали, — сказала Валя.
Маньковский покачал головой:
— Ну что ты, ей-богу. Мало ли что могло задержать человека.
Но и он нервничал. «Вечно чудит Сыромятников, уж и возраст подошел, пора бы остепениться».
— Давайте, я слетаю домой, — предложил Виктор.
— Да ведь не два шага!
— Ничего, ничего, обратно я на такси…
И только Лидия Павловна и Люба чувствовали себя хорошо. Они встретились здесь случайно, и обе были рады этому. Вот уже три года Лидия Павловна руководила драматическим кружком, в котором занималась Люба. Они удобно устроились на ресторанном диванчике и тихо разговаривали о будущей премьере: готовился пушкинский спектакль.
Вернулся Виктор и объявил, что дома только бабушка, Николая Алексеевича она
— Может быть, в другой раз соберемся? — предложила Лидия Павловна. — Холодновато становится…
— Нет, нет, — запротестовал Маньковский. — Валечка, одолжи Лидии Павловне свой платок. Возьми салат и поешь, — тихо сказал он жене.
Казанцев-Волжский свернул из салфетки подзорную трубу и водил ею по набережной.
— Земля, земля! Я — поплавок, поплавок! Музыка, туш! — неожиданно крикнул он, увидев Николая Алексеевича. — Ну, что я говорил? Каждый жанр имеет свои законы.
Маньковский бросился навстречу:
— Коля, Коля, с вашей стороны это просто бесчеловечно…
Николай Алексеевич, своим обычным крупным шагом и стараясь держаться как можно прямее, поднялся на поплавок.
— Простите меня, — спокойно сказал Николай Алексеевич. — Обстоятельства непредвиденные. Больше всего я боялся, что вы уже разошлись.
Но напрасно он думал, что никто не заметит в нем перемены. Даже Валя, занятая салатом и только мельком взглянувшая на Николая Алексеевича, сказала:
— Эк вас за сегодня подвело!
Но вмешался Казанцев-Волжский:
— Не забывайте, друзья, что и великие люди — только люди!
«Что с ним? — с тревогой думал Виктор. — Таким я его еще никогда не видел. А в мою сторону он просто не смотрит…»
И, как всегда, выручал Маньковский. Он открывал бутылки, командовал закусками и сам бегал на кухню, чтобы убедиться, не пережарились ли шашлыки.
— Миропомазую себя тамадой, — заявил Казанцев-Волжский. — Прошу наполнить бокалы! Прошу поднять! За здоровье двух Сыромятниковых, двух!
Все потянулись к Николаю Алексеевичу. Он встал. В голове мелькнуло: «Не принять этот тост — и сразу все станет ясно». Но тут он взглянул на Виктора, встретился с его взглядом и заметил тревогу. Тень от нее падала на все лицо, делала черты суше, определеннее, старше. «Какой он молодой, — подумал Николай Алексеевич. — Боже мой, какой он молодой! Сколько раз еще изменится его взгляд, какие еще новые тени появятся на его лице». Обида вдруг отхлынула от сердца, ему стало жаль Виктора и жаль себя, жаль расставаться со всем тем, что их связывало, и с тем, что могло еще быть впереди.
Он низко наклонил голову, молча чокнулся со своими гостями и снова сел.
— Невеселый нынче праздничек, — сказала Валя.
И в самом деле, за их столом было безрадостно. Слева от них кутили рыбаки, справа студенты-практиканты, сдвинув четыре стола, шумели над бутылкой «шамхора», а еще правее тихо восторгались Волгой туристы, которым выпало счастье посидеть полчаса на месте. А здесь так ничего и не ладилось, хотя и вина было достаточно, и шашлык удался.
— Голубушка, Лидия Павловна, почитайте нам что-нибудь, — попросил Казанцев-Волжский. — Настоящие артисты никогда не брезговали застолицей, а вы у нас первая мастерица!