Почти вся жизнь
Шрифт:
Что-то сильно ударило Ларина по спине — упал с бруствера Сарманов. Левая его рука была раздроблена, в правой крепко зажат бинокль.
— Немцы! — крикнул Сарманов.
Ларин вызвал командира полка, сказал ему только одно слово:
— Немцы!
Грохот и гул достигли своего предела. Но чувство, которое охватило Ларина там, на КП батальона, владело им.
Вот так же, как эта невидимая в военном хаосе нитка служит ему, так и он сам служит до конца, до обрыва, не может не служить. И это самое главное. Самое главное:
Телефонную трубку Ларин отдал Семушкину. Шаг вперед. Прижался к брустверу. Дач очередь из автомата. Не услышал ее. Работала наша артиллерия. Меж столбов черного дыма он видел фигуры немцев и стрелял по ним резкими короткими очередями, стараясь не промахнуться. От этого вынужденного спокойствия кружилась голова и пот обильно тек по лицу. Слева и справа от него шла та же работа.
Через какое-то время Семушкин передал Смоляру по телефону:
— Контратака немцев отбита.
Но это было только началом боя. Немецкий кулак, захватив новую порцию металла, с новой силой ударил по третьей траншее. В бинокль Ларин снова видел развернутый строй немцев.
— Немцы!
Ларин выхватил трубку у Семушкина:
— Немцы!
Смоляр не отвечает. Но Ларин кричит в трубку:
— Немцы!
Понимает, что нитка, которая связывала эту траншею со Смоляром, оборвалась. Видит, как Семушкин выпрыгивает из траншеи.
Проходит время. Немцы идут в контратаку. Ларин продолжает кричать в телефонную трубку:
— Немцы!
— Принял Смоляр, даю огонь.
Ларин сообщает, что отбита атака немцев. Затем снова вызывает огонь, потому что немцы снова идут на третью траншею. Рвется связь, но чья-то невидимая рука восстанавливает ее. Семушкин?
Он не успел продолжить мысль. Какая-то тяжесть, похожая на большой матрац, набитый землей, наваливается на Ларина и сбивает его с ног.
Ларин долго летит в отчаянно глубокую пропасть и вдруг, почувствовав дно, теряет сознание.
Через какое-то время сознание возвращается к нему, кажется, что он постепенно поднимается на поверхность земли.
Ларин видит: бойцы кого-то несут. Знакомое лицо. Этот кто-то кричит:
— Стойте! Стойте! Приказываю остановиться!
Ларин узнает Снимщикова.
— В ногу ранен, — говорит Снимщиков. И Ларин слышит его голос отчетливо: — Передай начальству: отбили девятнадцать немецких контратак. Артиллеристам спасибо.
Теперь говорит Ларин:
— Стойте! Приказываю остановиться! Вам приказано стоять. Снимщиков, сколько атак?
— Девятнадцать. Обидно, под самый конец…
— Под конец?
Снимщикова уносят. Ларин заставляет себя все понять: девятнадцать контратак отбито. Траншея наша. Высота наша. Тишина. Дождь моросит. Уносят раненых.
— А вы что за люди?
Незнакомые бойцы объясняют ему: их дивизия была во втором эшелоне. Стало быть, на смену пришли.
— Командиров
Командир первой батареи Левашов убит, командир второй батареи Маркин убит, командир третьей батареи Бородулин тяжело ранен.
Ларин вернулся в штабной блиндаж вместе с Богдановым. Навстречу ему бежал Макарьев. Голова густо забинтована, и весь он, костистый, смуглый, в камуфляжной плащ-палатке, напоминал индуса. Расцеловал Ларина и доложил, что все время был на огневых.
— Дивизион отличился, — говорил он, блестя глазами. Лицо его за это время стало маленьким, невзрачным, и только глаза сохраняли живое выражение.
— А мне дивизионом командовать почти не пришлось, — сказал Ларин с горечью. — На КП батальона поначалу командовал, а потом в траншее… — Он покачал головой. — Сразу связь порвали. Батя и за полк и за дивизион работал. Тебя где зацепило? — спросил он Макарьева, кивнув головой на повязку.
Но тот, не отвечая на вопрос, возразил взволнованно:
— Как это ты не командовал? Только через тебя и шли все команды. Да, твоего связиста приказано к Герою представить. Забыл фамилию. Кто там был с тобой?
— Семушкин?
— Вот-вот. Около пятидесяти порывов под огнем противника, — говорил Макарьев, словно писал донесение.
— Семушкина к Герою? Ну, на первый раз «За отвагу» хватит. А впрочем… черт его знает… — сказал Ларин.
Трудно прийти в себя после боя. Человек меняется годами, а тут за три дня, за сутки, а иногда за несколько часов делаешь прыжок в новый возраст, не считаясь ни с какими законами времени. Что-то отошло от тебя безвозвратно, что-то новое прибыло, и этот душевный переворот мучителен и благостен одновременно.
Ларин и Макарьев говорили о второстепенных делах. Такое-то орудие надо будет заменить, такую-то землянку привести в порядок, надо найти новое место для штаба дивизиона. И только потом, словно заново присмотревшись друг к другу, стали осторожно говорить о главном.
— Бой выигран, и высота наша. Большие силы были у немцев. Больше, чем в июле под треугольником железных дорог. Прорвись такая силища к Ленинграду…
— Потери у нас большие.
— Потери? Да… Только в нашем дивизионе… Заменить трех командиров батарей! В третьей батарее на орудие по одному человеку осталось. А люди какие!
— Уже пришло пополнение, — сказал Макарьев. — Офицеры. В моей землянке собрались. Надо идти.
Зазуммерил телефон, и Ларин сказал:
— Послушай-ка, что там.
Макарьев взял трубку и услышал голос начальника штаба полка:
— Только что прямым попаданием снаряда в землянку убит командир полка подполковник Смоляр. Сообщите Ларину.
По лицу Макарьева Ларин понял, что случилось нечто ужасное.
— Товарищ капитан, — сказал Макарьев, стоя навытяжку, — товарищ капитан, несчастье. — Ларин подошел к нему вплотную. — Убит командир полка.