Почти вся жизнь

Розен Александр Германович

Ларин схватил Макарьева за плечи. В бешенстве стал трясти его. Макарьев не вырывался. Бинт сполз с головы. Показалась кровь.

Прибежал Богданов и оторвал Ларина от Макарьева.

— Товарищ капитан, война…

— Нет, Богданов, это несчастье непоправимое, — сказал Ларин и заплакал.

Сейчас он не думал о том, что полк лишился командира, с которым воевал более двух лет, сейчас он испытывал только личное горе и словно попал в какую-то темную полосу отчуждения.

Много смертей видел Ларин за эти два года, и смерть была будничной, привычной. Нет,

он не очерствел и с каждым убитым расставался с болью, тем более сильной, чем дороже был ему человек. Но нехитрая формула — нет войны без потерь — была ему спасением от вечной боли. Сейчас Ларин чувствовал, что ему нет спасения. И жалость к убитому, которая заставила его заплакать, и жалость к себе, то есть боязнь жить без Смоляра, сплелись вместе и грубой веревкой сдавили горло.

Накинув шинель, Ларин один вышел из блиндажа. Немецкий неглубокий окоп, обшитый полусгнившим деревом, бесконечно петлял и все никак не мог вывести. Ларина на поверхность земли. Густой, липкий дождь лил немилосердно. Но Ларин был благодарен и этому грязному окопу, и хлещущему дождю.

Эта печальная картина соответствовала душевному состоянию Ларина. Она как бы подчеркивала всеобщность военных горестей и этим умиротворяла боль.

На командном пункте полка было множество людей. Напрасно командиры пытались рассредоточить бойцов, боясь нового обстрела, — люди неохотно уходили отсюда, а уйдя, снова возвращались, пренебрегая опасностью.

Землянка Смоляра казалась вывернутой наружу. Возле нее, окруженный молчаливой толпой, стоял молоденький адъютант командира полка.

Он был вместе со Смоляром, когда снаряд попал в землянку. Смоляр был убит, адъютант его остался жив и сейчас, в сотый раз, неестественным, возбужденным голосом рассказывал о том, как все это произошло.

И хотя рассказывать было не о чем, не было ведь никаких подробностей страшного дела, все слушали внимательно. Рассказ адъютанта как бы ставил их ближе к убитому.

На высоких козлах, еще опутанных заградительной проволокой, стояли носилки с телом командира полка. Ларин подошел, взглянул. Выражение суровой сосредоточенности было запечатлено на неживом лице Смоляра так же, как и на всем этом ночном лагере.

Недалеко от траурных носилок стоял Хрусталев. Он стоял, как влитый в землю, руки по швам и мрачно переводил взгляд со Смоляра на бойцов, подходивших прощаться с командиром полка. И то, что он стоял так неподвижно, и его мрачный взгляд — все это показалось Ларину нарочитым, и он вспомнил слова Макарьева. И хотя Ларин и тогда и сейчас не верил, что Хрусталев надеется стать командиром полка вместо Смоляра, ему стало неприятно, и он отвернулся, не ответив Хрусталеву на взгляд.

Все тем же окопом Ларин вернулся в свой дивизион. Возле землянки Макарьева услышал голоса.

— Фамилия, имя, отчество?

— Воробьев Александр Степанович.

— Звание?

— Старший лейтенант.

— Образование имеете?

— Семилетку.

— Давно воюете?

— С третьего июля сорок первого года.

— Последняя должность?

— Командир огневого взвода,

был старшим на батарее.

Ларин вошел. Сел за стол рядом с Макарьевым.

— Ранения имеете?

Вместо ответа старший лейтенант протянул правую руку. На ней не хватало трех пальцев.

— Член партии? — спросил Ларин.

— С сорокового года.

— С батареей справитесь?

— Полагаю, что справлюсь.

— Справитесь?

— Справлюсь, — ответил старший лейтенант и откашлялся.

— Поставим вместо Левашова.

— Так и сделаем, — подтвердил Макарьев. — Можете идти, товарищ старший лейтенант. Первая батарея. Примите, а потом все оформим. Фамилия? — обратился он к молодому человеку с красивым лицом, которое уродовала огромная фуражка.

— Младший лейтенант Новиков Николай.

— Военное образование имеете?

— Школа младших лейтенантов.

— Откуда прибыли?

— Постойте, — сказал Ларин. Он наморщил лоб, как будто что-то припоминая. — Новиков Николай?

— Так точно, товарищ капитан.

— Брат Оли?

— А вы? Вы — Ларин?

— Ларин.

— Знакомы? — спросил Макарьев.

— Это брат моей жены, — сказал Ларин. — Как она?

— Да как всегда, хорошо. Ольга, она молодец… — Новиков осекся, видимо боясь, что его могут принять за болтуна.

— В какой батарее нужны командиры взвода? — спросил Ларин Макарьева.

— Всюду нужны…

— Да, да. Так в первую.

— Видели здесь старшего лейтенанта? — спросил Макарьев Новикова. — Идите за ним. Скажете, командир дивизиона приказал, чтобы на огневой взвод…

Новиков козырнул и вышел.

Ларин и Макарьев остались вдвоем. Было тихо. Редкие разрывы снарядов не нарушали тишины — они лишь пунктиром обозначали ее границы. В заново определившейся тишине стук идущего поезда был слышен отчетливо.

Негромко переговаривались бойцы, но Ларину и Макарьеву был слышен их разговор.

— Поезд в Ленинград идет, а фрицы молчат.

— Подожди, вдарят еще.

— Вдарят-то они вдарят, да не очень. По ненаблюдаемой и движущейся цели не очень-то. Высотка-то, дорогой товарищ, наша.

Ларин узнал голос Богданова.

Глава четвертая

Пополнение прибывало не сразу. Полк был уже снова отведен в Кирики, а во многих батареях не было и половины положенных по штату люден… Только здесь, в Кириках, Ларин в полной мере понял, какие потери понес полк.

Ежедневно в дивизион приходили новые люди. Их надо было правильно распределить, а для этого надо было узнать.

А узнать по анкете невозможно — невозможно довериться и первому впечатлению.

Между тем разговоры о том, что предстоит новая боевая операция, шли повсюду. Упорно говорили о том, что операция будет фронтовая, вроде январской, когда прорвали блокаду, только на этот раз решающая. Блокаду снимут.

Говорили, что «немцам дадут пить — будь здоров». И что «куй железо, пока горячо», и что самое время «воткнуть немцам», потому что на Украине немцев уже к Днепру прижали.