Почти вся жизнь
Шрифт:
Ларин, подробно рассказывая о посещении госпиталя, лишь вскользь упомянул о своей встрече с Грачевым. «Все равно помочь Ольга ничем не поможет, а переживать будет».
Но все было не так, как предполагал Ларин.
Послышался звонок. Затем знакомый голос сказал:
— Здравствуйте, Валерия Павловна.
Ольга вопросительно взглянула на Ларина.
— Грачев? Что-то случилось… — Она пошла ему навстречу.
— Я просил Ларина ничего тебе не передавать, — сказал Грачев, входя в комнату. — Сегодня утром…
Это был уже другой
— Иначе мы не сделаем того, что должны сделать. Я дал слово в Военном совете. Должны сделать в пять дней. У меня расчет на тебя. Тебя молодежь знает. Пойдет за тобой. Я не прошу, чтобы ты работала, но надо прийти, сказать людям… Пять дней, всего пять дней сроку! Конечно, тебе тяжело, ведь ты сейчас в декретном… — оборвал себя Грачев.
В наступившем молчании отчетливо прозвучал голос Валерии Павловны:
— В декретном… Ясно, что в декретном. — Она сказала эти слова по-обычному, ворчливо. Но вдруг все с надеждой взглянули на нее, и она все так же ворчливо продолжала: — Слава богу, и я рожала, и уже не молоденькая была… А ведь до последнего дня работала, присесть некогда было.
Ей можно было возразить, и даже надо было возразить, но сейчас именно эти ее слова были справедливы.
Грачев вздохнул:
— Плохо у меня сейчас с кадрами…
— Да никуда я не денусь, Илья Александрович, — сказала Ольга. И они заговорили торопливо и сбивчиво, жалуясь друг другу на постигшее их несчастье и называя имена раненых и тех, кто способен их заменить.
И только Ларин не принимал участия в этом разговоре. Имена людей, которые назывались, были ему незнакомы. И он не знал, кто из них способен взять двойную, тройную тяжесть и, взвалив ее на свои плечи, не уронить… Больше чем всегда он боялся теперь за жену, со страхом вспоминая завод, и то, как Грачев водил его смотреть новую сборку. Мысленно он слышал свист немецкого снаряда, стоны раненых женщин… И все же у него не хватало сил сказать Ольге: «Нельзя».
Грачев ушел поздно. Ларин видел, что Ольга очень устала.
— Не надо было приходить Илье Александровичу, — вырвалось у него. — Разговор утомил тебя.
— Не говори так, Павел. Было бы хуже, если бы я узнала не от Грачева… — Они оба помолчали, каждый занятый своими мыслями, потом Ольга спросила: — Ты помнишь Зину Иванову? Неужели не помнишь? Глаза такие черные-черные… Мы ее в классе звали Цыганенком. Ранили нашего Цыганенка… Так мне ее жаль! И еще одна моя подружка пострадала… Валя Демченко.
— Оля, ты должна беречь себя… Дай мне слово…
— Беречь себя… — повторила Ольга, как будто вдумываясь в значение этих слов. — Как это сделать, Павел? Надо бы нам жить далеко-далеко отсюда, в красивом белом домике, чтобы вился плющ, чтобы на окнах стояли цветы в
Ларин засмеялся:
— Нет, не хочу… Для себя не хочу, — поспешно добавил он.
— А для меня? Только правду скажи, — потребовала Ольга.
— Но ведь маленький не виноват, что мы полюбили друг друга в такое время! — сказал Ларин.
— От ответа ты все-таки уклонился, — заметила Ольга, покачав головой. Лицо ее, освеженное спором, больше не казалось Ларину усталым. — Ну, а теперь послушай, что я тебе скажу. Маленький не виноват, но и мы не виноваты. Во всем виноваты они, они — фашисты, — сказала Ольга, откинув голову назад и словно напоминая Ларину, откуда был нанесен предательский удар. — Ну, а раз так, то сил нам нельзя жалеть. А маленький… маленький от этого будет только сильнее… Ну что ж ты молчишь?
Ларин осторожно привлек ее к себе, и Ольга, глубоко вздохнув, закрыла глаза.
— Я так ждала, когда ты меня поцелуешь… Еще, еще поцелуй меня… Нет… Это я дышу. Мы теперь с ним дышим вместе. Но иногда мне кажется… что он уже живет самостоятельной жизнью.
— А скоро ли? — спросил Ларин тихо.
— Скоро… очень скоро…
Вьюжным декабрьским утром они вышли из дому. Попрощались. Ларин долго смотрел вслед Ольге и Валерии Павловне.
Еще виден ее полушубок и большая шапка-ушанка. Еще немного — и снежное облако все закроет.
Ларину вдруг остро захотелось остановить Ольгу, вернуть ее на минуту, на мгновение.
Но снежное облако уже закрыло ее от Ларина.
Глава восьмая
Вот уже пять дней полк стоял под Пулковом. Вчера сюда пришли стрелковые части. Сегодня был получен приказ о наступлении.
То, что наступление начнется отсюда, от Пулковских высот, было по-особому дорого и значительно для каждого человека. Пулково давно уже перестало быть только названием местности, оно стало понятием, символом сопротивления.
Четверть века назад молодые красногвардейские отряды громили на этих местах царских генералов. Осенью сорок первого здесь были остановлены немецкие фашисты. Здесь, на этих высотах, каждый камень был связан с сопротивлением, каждый выступ, каждый кустик, каждая лощинка. На этих местах враг должен был лечь.
Был тот час перед боем, когда командиры приказывают отдохнуть своим подчиненным. В необоримой тишине лежат снега, ночные, синие, закрывшие собою фронт. И лишь пугливые немецкие ракеты напрасно освещают темное январское небо да невнятно бормочет мотор танка, отставшего на марше.
Все так, как бывало много раз перед боем, и все внове для Ларина. И вся прежняя жизнь кажется ему лишь ожиданием другой, новой жизни, начавшейся с первых слов боевого приказа.
По-новому Ларин вспоминал свою жизнь. Сколько раз с ним в детстве бывало: увлеченный игрой с товарищами, он вдруг остановится, наморщит лоб и не спеша отойдет в сторону, взволнованный каким-то еще неясным чувством.