Почти вся жизнь
Шрифт:
— Да, ранен, — сказал Ларин, — но могу бежать еще метров триста — четыреста.
— Нет, товарищ капитан, — сказал посредник, — я все видел: безусловно, вы ранены в ногу.
— Богданов, — сказал Ларин, — если высотки уже заняла наша пехота, то передай на огневые: двигаться вперед.
— Слушаю, товарищ капитан.
— Огнем и колесами! Огнем и колесами! — крикнул Ларин ему вслед.
— Сестра, командир дивизиона ранен, — сказал посредник. — Перевяжите его и отправьте в санбат.
Перед Лариным стояла Елизавета Ивановна. Она молча
— Елизавета Ивановна, — шепотом сказал Ларин, едва только посредник отошел от них. — Ранение совершенно пустяковое. Я прошу вас…
Не отвечая ему, Елизавета Ивановна нагнулась, наложила шину и стала забинтовывать ногу.
— Ведь это подумать только, как не повезло, — сказал Ларин, глядя на свою уже еле гнувшуюся ногу.
Елизавета Ивановна по-прежнему не отвечала ему и только все ниже и ниже нагибалась над ним.
— Елизавета Ивановна! Что с вами?
Елизавета Ивановна припала к его забинтованной ноге.
— Не могу я больше. Не могу. Извелась совсем, — плача сказала она. — Я думала: война, фронт, буду помогать… Потому и пришла в полк. А тут… Когда же это все кончится?
Ларин с трудом понимал ее. Значит, все то, чем жил он все эти дни, ей только в тягость? Все, что было для него таким важным и значительным, ей совершенно чуждо?
Ларин хотел сказать, что она нужна сегодня так же, как будет нужна завтра. Но ничего не сказал. Эти слова остались бы только словами. Елизавета Ивановна жила своим горем. И все, что было за пределами его, было ей недоступно.
— Елизавета Ивановна, — сказал Ларин как можно ласковее. — Скоро мы будем воевать.
— Скоро? Вы верите в это, Павлик?
— Я это знаю… — Он приподнялся, но шина не пускала его. Тогда он снова лег на землю и пополз вперед, подтягивая забинтованную ногу.
— Павлик! Нельзя, Павлик… Товарищ капитан! — сказала Елизавета Ивановна, вытирая слезы с лица и смеясь над его неловкими движениями.
— Ну нет, — сказал Ларин. — Это мое право. У нас в дивизионе раненые из боя не выходят. А я как-никак здесь командир.
Удар по «противнику» был нанесен внезапно и именно по тем местам, где он сосредоточил силы для контратаки. Всю ночь и весь следующий день дивизия наступала, и ларинский дивизион несколько раз менял огневые позиции, сопровождая пехоту «огнем и колесами».
После учения командир дивизии наградил старшину Богданова орденом Красной Звезды. Обычно вручение орденов происходило в Кириках. Награжденных выстраивали возле штаба. Духовой оркестр (старое приобретение Бати) играл туш. На этот раз Макеев вручил орден Богданову на наблюдательном пункте дивизиона. Он сказал короткую речь, и, когда прикреплял орден к гимнастерке Богданова, Ларин и старшина обменялись быстрыми взглядами. Они в этот момент вспомнили прошлую ночь и то, как молча сидели в ожидании ответа командира полка и думали об одном: их время пришло.
Глава седьмая
Утро было теплое, мглистое.
Медленно светало. Появились редкие снежинки, потом подул резкий северный ветер и сорвал тучу. Стало холодно, светло и ясно.
Ларин выскочил из машины и мигом одолел лестницу. Но сколько он ни стучал в знакомую, обитую клеенкой дверь, никто не отзывался.
«Ольга, наверное, работает в ночную смену. Мать ушла за хлебом», — размышлял Ларин. Он выкурил папиросу, другую, вышел на улицу и стал ходить перед домом.
Наконец он увидел две фигуры — одну в военном полушубке, не то мальчик, не то девушка, и другую, закутанную в какие-то старомодные шали.
— Павлик!
— А я не узнал тебя, — сказал Ларин, целуя Ольгу в мокрое от снега лицо. — В этом полушубке ты на себя не похожа…
— С мамой поздоровайся, — шепнула Ольга.
Ларин обнял Валерию Павловну. Пока они поднимались по лестнице, он рассказал, что получил отпуск на сутки. Вообще-то никому отпусков не дают…
Вошли в комнату, Ольга скинула полушубок и тяжелую шапку-ушанку. Ларин увидел, что она сильно изменилась за это время. Беременность пошла ей на пользу. Она поздоровела, округлилась и вся стала как-то ярче.
— Ну, как ты находишь меня? — спросила Ольга.
— Ты… пополнела… — ответил Ларин неуверенно.
Ольга весело засмеялась:
— Мама, он говорит, что я «пополнела»!
Мать, качая головой и что-то шепча, накрывала на стол. «Совсем старая», — подумал Ларин.
Не то чтобы Валерия Павловна поседела или сгорбилась, просто лицо ее было очень усталым, как бывает у людей, перешагнувших неуловимую и опасную черту.
Устало взглянула она на Ларина и спросила:
— Что же это вы, Павел Дмитрич, Колю не привезли?
Ларин хотел было ответить, но она перебила его:
— Коленька о вас в каждом письме пишет: и герой вы, и человек хороший.
— Мама, мама, ну что же это такое? Как вам не стыдно? Как это «привезти с собой»… Вы же слышали, что отпусков никому не дают. Слышали, да?
— Слышала, — почти беззвучно ответила Валерия Павловна.
— Я тоже за это время полюбил Николая, — сказал Ларин. — Он очень чистый, честный, душевный человек. Хороший товарищ. Правда, еще не воевал, но я уверен, что он замечательно проявит себя.
— Накаркаете, — сказала Валерия Павловна и застучала посудой.
— То есть как это «накаркаете?» — переспросил Ларин.
— А вы, Павел Дмитрии, не смотрите, что я старая. Я все понимаю. Приехали — значит, перед боем.
— Ну, мама, вы всегда больше всех знаете, — вмешалась Ольга.
— Да что ж тут мудреного? Весь город только об этом и говорит. Такой бой будет… Тут уж либо пан, либо пропал. Так вы уж лучше Николая не перехваливайте…
— Надо бы печку затопить, — сказала Ольга, поеживаясь.