Почтовая станция Ратсхоф. Приют контрабандиста
Шрифт:
«Звучит логично», – кивнул Гаммер, словно прочитав мои мысли.
Путь к горной библиотеке вёл направо, а значит, в противоположную сторону от Окопы, но в головоломке лишь утверждалось, что нужно подняться к «золотым ветвям», увидеть вдалеке «слепые окна чужого мира», затем пойти туда, где «вместо слов останется белый туман», и там, в «лесной земле», найти «тёмную темницу», которая засияет, «как девять солнц». Вероятно, головоломка вела обходным путём, а мы уже узнали точное положение библиотеки и могли не утруждать себя скитаниями от одного ориентира к другому. Хорошо, если так.
В разговоре с Вихрой я даже не заикнулась
Тропинка вела утлая, едва намеченная в сухом подлеске. Ещё изредка встречались туристические отметки на обомшелых камнях и трухлявых колодах, потом они пропали. С ними пропала и тропинка. По словам Вихры, та выводила на обзорную скалу и раньше пользовалась популярностью, а в последние годы заглохла и забылась. Маджаровцы подумывали расчистить её, когда обнаружили в Моминой скале библиотеку, но дальше разговоров дело не пошло.
С каждой минутой идти становилось тяжелее. Мы лихо преодолевали открытые участки горного леса и тут же застревали в зарослях шиповника. Благоухание дикой герани сменялось горьким ароматом чемерицы и удушливым запахом преющих листьев. Я потела в колготках и толстовке, и ко мне липли всякие мушки, слепни. Ветки шиповника умудрялись через рукава расцарапать руки. Царапины зудели, я расчёсывала их и боялась отстать от шагавшей впереди Вихры, но подлесок малость поредел и начались каменные уступы. Мы взобрались по ним, и в лицо задул ветер – я поглубже вдохнула приветливый, не отравленный сложными испарениями воздух.
Взглянув на Вихру, я вдруг осознала, что всё это время она шла в коротеньких шортах! На её ногах, словно выкованных из меди, не было ни пятнышка, ни малюсенькой царапины – ничего! Кожа осталась неправдоподобно гладкой и только чуть лоснилась от пота. Рядом с Вихрой я стояла, как потрёпанный заяц перед статуей какой-нибудь греческой нимфы. Ну или фракийской, если у фракийцев вообще были статуи. Настя выглядела не лучше меня. Она умудрилась расцарапать нос, перепачкать пальцы в чём-то липком, и мы вдвоём с одинаковым недоумением смотрели на ноги Вихры. Она заметила наше внимание и улыбнулась, а когда из зарослей вырвались Гаммер с Глебом, позвала идти дальше.
Теперь мы петляли между валунами. Прозревшее солнце припекало, в мокрую спину дул ветер, и я не понимала, холодно мне или жарко. То набрасывала, то снимала капюшон. Заглаживала волосы за уши, подхватывала их крабиком. Они всё равно рассыпались влажными прядями по лицу, и я завидовала Насте, затянувшей волосы в тугой хвост. Я бы тоже затянула, но знала, что хвостик мне не идёт.
В небе показалась птица с заострёнными крыльями и светлым пузом. Она явно выискивала добычу и нами не интересовалась, а я вспомнила, что тут водятся всякие редкие стервятники вроде египетского, и постаралась её сфотографировать. В конце концов, мы ведь отправились в орнитологическую поездку, и я должна была время от времени сбрасывать в семейный чатик подходящие снимки. Вихра сказала, что это пустельга, а египетского стервятника мы, если повезёт, встретим повыше.
– Куда уж выше… – выдохнула я.
Мы выбрались на обзорную скалу. Усыпанная мелким камнеломом, она частично заросла сухими кустиками, но обзору ничто не мешало, и перед нами во всю ширь простёрлась долина Арды
Вершины Моминой скалы, под которыми мы стояли, были западной кромкой кальдеры. Скалы её восточной кромки, нависшей над глубоким меандром Арды, назывались Кован Кая. Там гнездились большинство местных птиц, и простого туриста на Кован Кая не пускали, а родители Вихры, работавшие в природоохранном центре, иногда к ним поднимались. Вихра немножко рассказала о работе своего папы и попутно объяснила, где тут в открывшейся панораме Гюргенские холмы, где Патрон Кая с её мозаичными скалами, где Чёрная скала с дикими кошками, а где ближайшие границы с Грецией и Турцией. Меня как-то больше интересовал обещанный указателем Каменный гриб, но спросить о нём я поленилась.
Вихра вывела нас на пунктир едва намеченной тропки, точнее того, что от неё сохранилось, и мы вновь пошли на подъём. Минутой позже Гаммер заметил в кустах ржавый стенд с выцветшим плакатом. Начисто выбеленное полотно прежде наверняка говорило об истории Моминой скалы, и если горную библиотеку в самом деле оборудовал Смирнов, то местечко он выбрал удачное: доступное, некогда популярное и в то же время скрытое, преданное забвению. Интересно, сколько законов он нарушил? Вряд ли ему официально разрешили построить библиотеку на охраняемой природной территории.
Пунктир тропки прекратился. Опять начались заросли, теперь уж совсем непроходимые. Вырываясь из дикого шиповника, мы следом продирались через упрямый орешник, огибали скальные ложбины и закладывали петли, чтобы по верхушкам каменных гряд обойти наиболее гиблые места, куда не рисковала сунуться даже Вихра. Затем наш путь лёг по громадным базальтовым глыбам. Мы взбирались по ним, как лилипуты по ступеням, высеченным для Гулливера. Ну ладно, глыбы были не настолько высокими, но я карабкалась на них с натугой. Гаммер при случае подавал мне руку, и я особо не вредничала – позволяла вытянуть меня на очередной уступ, хоть и чувствовала себя безвольным мешком с картошкой. Настя и Глеб поднимались куда бодрее, ну а Вихра взлетала с такой скоростью, словно была невесомой и лишь ловила попутные порывы ветра.
Наверху обозначились зубчатые скалы вершин, и ступени помельчали. Среди них попадались совсем низенькие, шаткие. Я вздрагивала, когда базальт ощутимо кренился под моим весом, а в Гаммера, напротив, вселился дух горного козла, и он передвигался прыжками с валуна на валун, пока его не окрикнула Вихра.
Библиотека была уже близко, но Вихра призналась, что точного подхода к ней не помнит. Мы без толку шатались из стороны в сторону, ползали по расщелинам, потом спрятались от солнца под скалой и объявили обеденный привал. Вихра, Гаммер и Глеб быстренько перекусили и убежали искать библиотеку, а мы с Настей ели не спеша. Посыпали кукурузный хлеб солью и чабрецом, кусали его, следом кусали сыр из овечьего молока и запивали чаем. Пушистая мордочка Тоторо улыбалась мне со стенки термоса, и я чувствовала себя как никогда довольной, хотя чай получился невкусный – заваренный по рецепту Вихры: с добавлением горных трав и острого перца, который по-болгарски назывался «люта чушка».