Почтовый круг
Шрифт:
Худоревский пожал плечами. Погодин тяжело вздохнул:
— Я бы и сам ее сдал. С этим сеном маета одна. Как говорят, ни сена, ни корма — одна кутерьма. Косить не дают, а в продаже нет. Каждый год одно и то же, правдами и неправдами добываем корм. Не ребятишки, давно бы сдал. Да только на одну зарплату не проживешь. Получишь ее и не знаешь, куда деть. Туда надо, сюда надо. А здесь что на столе, все свое. А там все с купли. Да и привыкли мы. Анна без хозяйства, без коровы жизни не мыслит. Мы вроде бы и в городе и в
— Надо уметь устраивать свою жизнь, — сказал Худоревский. — Ты держись за меня. Мужик ты надежный, не болтун. И руки у тебя золотые. Одним словом, специалист.
— Правильно. Специалист по горбовикам, — сказала пошедшая на кухню Анна.
— Ну ты это зря, Анна, — загудел Худоревский. — Я вот помню, вмятины на самолете он выправлял — просто загляденье.
— Я и сейчас правлю, только на машинах, — засмеялся Погодин. — Если тебе нужно, то давай.
— Собственно, за этим я и приехал, — вырвалось у Худоревского. — В прошлое воскресенье помял левое крыло и дверку.
— Сделаю, будет как новая, — пообещал Погодин.
— Беда, Михаил, у нас, — оглядываясь на дверь, тихо проговорила Анна. — Отыскалась Сережкина родня, хотят забрать его к себе. Что делать, что делать, прямо не знаю. Может, ты что посоветуешь?
Худоревский достал из кармана пачку «Казбека», вытащил зажигалку, подаренную Погодиным, прикурил. Затянувшись, он оглядел Анну с головы до ног.
— Сколько у тебя ребятишек? Четверо? Так, может, это и к лучшему, что родня отыскалась. Одним меньше будет. А вырастишь его — он тебе даже спасибо не скажет.
— Ой не говори так, — всхлипнула Анна. — Вот лягу спать и вспомню про письмо, будь оно неладно, вся душа напоется.
— У них все права. Я жигуновскую породу знаю. Что захотят — обязательно сделают.
— Чего ты, мать, этот разговор затеяла? — перебил жену Погодин. — Пошли за стол, гости заждались.
Выпили еще по одной, затянули военные песни. Получалось ладно, громко — до жил на шее. Мужики стали вспоминать, кто где воевал.
— Слушай, Михаил, — подал голос Косачев, — ты там поближе к верхам, может, слышал про тех ребят, летчиков, что перед войной потерялись? Сдается мне, все же кто-то из них уцелел, спасся. Не могли они все пропасть.
— Почему ты так думаешь? — поднял брови Худоревский.
— Да не слушай ты его, — махнул рукой Погодин. — Это у него с перепугу. Этим летом Васька, сын его, в церковной нише четыре куска мыла нашел, а в нем золото оказалось.
— Много, нет? — встрепенулся Худоревский.
— Сто пятьдесят семь граммов, — ответил Косачев. — Так мне в милиции сказали.
— Что, неужели отнес? Ну и дурак. Мог бы промолчать. Это же целое состояние.
— Через него он у нас героем сделался, — засмеялся кто-то из мужиков. — Два месяца в милицию таскали.
— А что смеетесь, — обиделся
— Я думаю так, — помедлив, сказал Худоревский. — Сушков не хотел лететь в Иркутск, не в его это было интересах.
— Это почему же? — спросил Погодин.
— Не прикидывайся, Николай, будто не знаешь, — коротко глянул на Погодина летчик. — Бурков бы ему за Тамару не простил.
— Съел бы он его, что ли? — нахмурившись, сказал Погодин. — Жену-то он простил, опять сошелся с ней.
— А кому, кроме него, она нужна! — блеснул глазами Худоревский. — Погуляла вволю и обратно пришла.
— Зря ты так, — сказал Погодин. — Ребята рассказывали, когда Василий потерялся, она улетела в Бодайбо. Решила сама искать его. В тайгу ее, конечно, не пустили, в положении она была. Так она до зимы в Бодайбо жила. Дошла до точки. Потом, когда время рожать подошло, за ней родня Буркова прилетела, увезли ее в Иркутск. Дочка у нее растет, я как-то встретил их вместе — копия Сушкова. У нее с Василием настоящая любовь была.
— Может, оно и так, — согласился Худоревский. — Я-то откуда знаю. Пусть живут, расходятся, милуются. Мне-то до этого какое дело. Чего зря болтать. Нет человека и не вернешь. Сколько хороших ребят за это время ушло.
Мужики подняли стаканы, потянулись через стол к Худоревскому.
— Опасная у вас профессия, — гудел Никита Косачев. — Сто рублей мне давай — не полечу.
— Ну а если тысячу?
— За тысячу я бы еще подумал, — почесав затылок, засмеялся Косачев.
26 июня
Наша одежда оказалась не приспособленной к таким перегрузкам, поистрепалась вся. Хорошо, что у Никифора оказалась иголка с нитками. Привел в божеский вид. Ботинки он чинит контровочной проволокой. Вообще, мне повезло с бортмехаником. Я не знаю, что бы делал без него. Никифор каждое утро уходит за порог и собирает там новый плот. Я лежу около самолета. Если бы не моя нога, можно было бы идти пешком. На нее смотреть страшно. Видно, началось заражение. Ночью совсем не сплю.
Топор мы утопили. Никифор находит поваленные деревья и костром режет деревья на части. Светлая головушка! Я вот. смотрю на него и думаю: будь у него высшее образование, большим человеком мог бы стать. Ученым или инженером. Я как-то сказал ему об этом, он засмеялся: «А кто, говорит, работать тогда будет?» Затем погрустнел и добавил: «Вот Федьку выучу — без образования сейчас никак нельзя. Век моторов». А мы здесь как в каменном. Что там, на Большой земле?