«Под этим небом черной неизбежности…»

Трубецкой Юрий Павлович

Памяти Александра Блока

Сквозь петербургский мрак и петербургский снег Один, как и всегда, проходит человек. По самые глаза наставил воротник И медленно идет, сутулясь, как старик. А город спит. И на замках дома. Лишь вечер сходит в улицах с ума, Как окаянный грешник воет он В разбегах Монферрановых колонн, Причитывает, стонет и свистит. От холода растрескался гранит. И, словно вспугнутая серая сова, Метется незамерзшая Нева. Как будто слыша в буре тайный знак, Сквозь петербургский снег и петербургский мрак: Он видит — Медный Всадник на скале Как призрак мчится в мутно-вьюжной мгле. Как страшный зрак неведомой судьбы, Россию Петр сам вздернул на дыбы И бросил в смуту, в этот вьюжный мрак, Где

дьявольский хлобыщет красный флаг. «Гуляет ветер, порхает снег, Идут двенадцать человек… В зубах цыгарка, примят картуз, На спину б надо бубновый туз!..» Метель. Метель. Безлюдье и мороз. А рядом — оборотень, не Христос! Свободой тайной больше не вздохнуть, Уйти, уйти. Последний страшный путь! С усильем выпрямившись во весь рост, Он слышит революции норд-ост, Что, смешиваясь с зовом прошлых лет, Творит из музыки невыносимый бред. И полумертвый, скорбный человек Идет, идет сквозь петербургский снег, Вдоль опозоренных дворцов и колоннад, Чтоб не вернуться в этот мир назад. 1922–1942

«Осень. Петербург. Музыка…»

Осень. Петербург. Музыка. Вечереющая Нева. Строфы Блока. Гордый профиль Ахматовой. Последнее головокруженье. Легкий золотой локон. Последняя мелодия Грига. Скудное золото Летнего Сада. На вокзале несколько слов И тяжелая, осенняя роза. 1921

«Это розы плакучей…»

Так мне хочется, чтобы Появиться могли — Голубые сугробы С Петербургом вдали.

Анна Ахматова

Это розы плакучей Голубая слеза. Это — небо и тучи, За Невою гроза. Уходили солдаты, Грохотал барабан. Парадизом крылатый Прогудел ураган. Но при чем же тут роза И слезливая грусть? Лучше это бы прозой… Не поймут? Ну и пусть. Только русской землею Поклянись и молчи. Присягать — к аналою. Там в подвал палачи. Там не розы. Колючий Адский чертополох. Может, это и лучше, Что на оба оглох. Маршируют солдаты В петербургскую ночь. Петушиный трикраты Клич. И призраки прочь. От мужичьей запевки Слезы градом текли. А валдайские девки Рукавами трясли. Там — в солдатстве — Державин, Там — насмешник Мишель. И Пиндару кто равен, Чья всех слаще свирель. Вырвись, вырвись из круга В эти грозные дни. Душной блоковской вьюгой Затяни, захлестни! Вьются конские гривы, Цуг проезжий пылит. Там какой-то служивый У шлагбаума стоит. Светит тонко и остро Над снегами звезда. Мчится граф Калиостро Из столицы. Куда? Разве купишь за деньги Повесть этих времен Где Растрелли с Гваренги, Монферран, Камерон. Завтра — новые люди, Завтра — новый рассвет. Завтра — в уровень с грудью Наведут пистолет. Ты — чухонскою басней, Колдовском чепухой, Все надменной, прекрасней Просияй надо мной! 1954

Отрывок

Холод гранитных подъездок, Просторы туманных проспектов, Где проносились кареты И скакали кавалергарды. А дальше — серое зданье, Где собирались декабристы. Суровая площадь, Где Достоевского шельмовали. Пушкинская Россия! Блоковский Петербург! Тонешь ты в снежных вьюгах, Цветешь весеннею розой! Вячеслава Иванова «Башня», Белые, томные ночи. И полночь, в «Бродячей собаке» Петербургская богема. Медный Всадник, Исаакий, На Невском шумят экипажи. Ты встаешь из мрака забвенья В строфах поэтов. Гудишь тем пароходом, Что под мост проползает По Неве серебристой Прямо в закат огромный. 1965

«Сначала — черная вода…»

Сначала — черная вода И пена под мостом. Потом — бежать, бежать. Куда? Родной оставить дом… И, прежде тихий, Летний Сад Стал грозным, шумным стал. Так — сорок лет тому назад И в памяти провал… И нет возврата. Резкий крик Над полем воронья. Куда забрел ты, мой двойник, Темна судьба твоя! О, злое сердце, почему Иное ты твердишь? Ты задыхаешься в дыму И в пламени горишь! Не убежишь ты никуда. Война. Орудий гром. Нева. Холодная вода. И пена под мостом. 1960

«Помнишь ржавые кочки…»

Помнишь ржавые кочки Блоковского болота, Где цвела «Ночная фиалка»? Мы проходили этим болотом Сквозь мокрые травы. И потом вышли в город, Наоборот, не как у Блока. Улицы катились нам навстречу, Но ни одной мы не узнали. Все было во сне как будто Или время вспять убежало… Было ли то время Войны гражданской, Или Петербург Перестал быть столицей, А стал городком заштатным? Ни одного человека не встретив, Невский мы не узнали. Летний Сад простирался, Усыпанный желтой листвою. Исаакиевский храм изменился И только Игла Адмиралтейства Как прежде вонзалась в небо. Мы не понимали, что все это значит?! Как вдруг заиграли куранты «Коль славен наш Господь в Сионе»… Но город был пуст. И только наши шаги Повторяло эхо. Может, это только приснилось, А может быть, когда-нибудь Так и будет В иной, бесконечной жизни, Под иным, незакатным солнцем! 1965

«Многими уже позабыты…»

Многими уже позабыты «Стихи о Прекрасной Даме». Я сегодня раскрыл их И вспомнились давние годы, Вспомнился день осенний В «блистательном Санкт-Петербурге». Уже замерзшие лужи, Не то суббота, не то воскресенье Благовестит Исаакий, Летний сад шумит, облетевший… Уже ужинать скоро, Склоняется день к закату. «Вхожу я в темные храмы»… Нет. Я только вхожу в беседку. Исчерчены стол и стены Стихами. Они почти уже смыты Недавним, осенним ливнем. Кто-то писал па стенке: «Я надел разноцветные перья, Накалил свое сердце и жду»… Так и я все жду. Мне сказали: — прийду! Жизнь прошла вместо этого мимо. 1965

«Прощанье? Наверное — да…»

Прощанье? Наверное — да. Утрата? Конечно, утрата. Там — трубы и гавань Кронштадта, Дорога травою примятой Вела… А вела в никуда. И вот петербургское небо, И странствия ветер подул. Что было — осталось как небыль В моем облетевшем саду. Там астры и черные грядки, И боль мне уже не больна… И ветер забвения сладкий, Как эта чужая страна.

«Зимой, над Невою…»

Сене Степуре

Зимой, над Невою Горели костры. И свист надо мною Метельный игры. Мотель. И пробегом Глухая стрельба. Над бешеным снегом Гудела труба. Не страшно проснуться, Не страшно идти, В той курточке куцой С тобой по пути. Как будто из дома Нас выгнали вон. И пушечным громом Звучит телефон. И дымный Исаакий Глядел сквозь туман. И город во мраке Тоской обуян. Прохожее старухой Все шепчет беда, Ехидно, на ухо: Простись навсегда. И вот по пути нам На бред и грехи… Последним притином Приходят стихи. 1922–1940

«Безветренный, холодный, царскосельский день…»

Безветренный, холодный, царскосельский день. Холодноватая росистая сирень. И кажется, я все запомню сразу: В цветах записку, вложенную в вазу. И этих серых статуй зябкие тела (Очарованье парка Царского Села). Теперь, имея времени избыток, Брожу среди немецких маргариток. И праздные стихи читая наизусть, Пытаюсь заглушить непрошеную грусть. 1942, Берлин