Под кардинальской мантией
Шрифт:
Он некоторое время не сводил с меня своего дышавшего злобой взора.
— С удовольствием я связал бы и высек вас, — сказал он наконец сквозь зубы.
— Довольно вам будет и одного на сегодняшний день, — возразил я. — Вот что бывает, — презрительно продолжал я, — когда всяких проходимцев делают офицерами. Собаке всегда хочется крови. Погонщик должен хлестать кого-нибудь, если не может хлестать лошадей.
Мы уже достигли деревянного моста, когда я произнес эти слова. Он остановился.
— Хорошо же, — сказал он, кивая головой. — В таком случае я знаю, что мне делать. Сержант, посвети мне. Остальные — марш по квартирам в деревню! Ну, господин шпион, — продолжал он, глядя на меня, — куда вы пойдете, туда и я. Я теперь знаю, как испортить вашу затею!
Я презрительно пожал плечами, и мы втроем — сержант впереди с фонарем в руке, я и лейтенант позади — перешли через луг и миновали калитку, где мадемуазель поцеловала мне руку. Я со смущением спрашивал себя, что такое он задумал, но свет фонаря, освещавший нам дорогу и вместе с тем падавший на его лицо, не открывал мне в этом лице ничего, кроме упорной враждебности. Он прошел до самого конца аллеи, собираясь войти в главную дверь замка, но я увидел на каменной скамье у стены белое платье и направил свои шаги в ту сторону.
— Мадемуазель! — тихо позвал я. — Это вы?
— Клон? — дрожащим голосом спросила она. — Что с ним?
— Он теперь недоступен для страданий, — мягко ответил я. — Он умер! Да, умер, мадемуазель, но умер так, как он сам желал. Утешьтесь, мадемуазель.
Она заглушила рыдание, и, прежде чем я успел еще что-нибудь сказать, лейтенант и сержант с фонарем были подле нас. Он грубо поздоровался с мадемуазель. Она с дрожью отвращения посмотрела на него.
— Вы пришли сюда, чтобы и меня пытать? — запальчиво сказала она. — Вам недостаточно, что вы убили моего слугу?
— Наоборот, это ваш слуга убил моего капитана, — ответил лейтенант совершенно не тем тоном, как я ожидал. — Если вы лишились вашего слуги, то я лишился своего товарища.
— Капитана Ларолля? — пролепетала она, устремив испуганный взор не на него, а на меня.
Я кивнул.
— Как это случилось? — спросила она.
— Клон сбросил капитана… и себя самого в реку, — сказал я.
Она слегка вскрикнула от ужаса и затем умолкла. Но ее губы шевелились, и, я думаю, что она молилась за Клона, хотя и была гугеноткой. Меня между тем объял страх. Фонарь, болтавшийся в руке сержанта и бросавший свой дымный свет то на каменную скамью, то на стену дома над нею, показал мне еще кое-что. На скамье — несомненно там, где раньше лежала рука мадемуазель, когда бедная девушка, прислушиваясь, сторожа и содрогаясь, сидела одна в темноте, — стоял кувшин, наполненный пищей. Рядом с нею, в таком месте и в такой час, он представлял явную улику, и я боялся, чтобы лейтенант или его подчиненный не заметили его. Но через мгновение мне было не до этого. Лейтенант заговорил, и его речь была моим осуждением. У меня защекотало в горле, когда я услышал эти слова, и мой язык прилип к гортани. Я пытался посмотреть на мадемуазель, но не мог.
— Это правда, что капитан наш умер, мадемуазель, — сказал он глухим голосом, — но другие остались живы, и об одном из них я, с вашего позволения, скажу вам несколько слов. Я много слышал за последнее время речей от этого важного господина, вашего друга. Последние сутки он то и дело говорил нам: «Вы должны»и «Вы не должны». Сегодня он явился от вас и в очень надменном тоне говорил с нами из-за того, что мы немного постегали вашего немого слугу. Он ругал нас последними словами, и, если бы не он, быть может, мой друг еще был бы жив. Но когда он несколько минут тому назад сказал мне, что он рад… рад смерти моего друга… черт!.. Я решил в душе, что так или иначе, я расквитаюсь с ним. И я расквитаюсь!
— Что вы хотите этим сказать? — спросила мадемуазель, прерывая его. — Если вы думаете, что можете восстановить меня против этого господина…
— Вот это именно я и хочу сделать. И даже более того…
— Вы понапрасну теряете слова, — возразила она.
— Подождите, подождите, мадемуазель, — ведь вы еще не выслушали меня, — ответил он. — Клянусь вам, что если когда-либо ступал по земле гнусный предатель, презренный шпион и обманщик, то это он. И я сейчас изобличу его. Ваши собственные глаза и уши пусть докажут вам. Я не взыскательный человек, но я не ел бы, не пил, не сидел в обществе этого человека. Скорее я принял бы услугу от самого последнего солдата моего эскадрона, нежели от него!
И с этими словами лейтенант, круто повернувшись на каблуках, плюнул на землю.
Глава XI. АРЕСТ
Вот когда беда стряслась надо мною, и не было никакого спасения. Сержант разделял нас, так что я не мог ударить лейтенанта. А слов у меня не нашлось. Двадцать раз я думал о том, как я открою свою тайну мадемуазель, что я скажу ей и как она примет это, но всегда я рассчитывал на это объяснение, как на мой добровольный акт: я сам хотел разоблачить перед нею свою тайну, сказать ей все с глазу на глаз. Но в данном случае разоблачение было вынужденным и происходило при свидетелях. Я стоял теперь немой, уличенный, горя от стыда под ее взором, как… как я и заслуживал.
И тем не менее, если что и могло меня ободрить, так это голос мадемуазель, когда она ответила ему.
— Продолжайте, сударь, — спокойно сказала она. — Чем скорее вы кончите, тем лучше.
— Вы не верите мне? — вскричал он. — Да посмотрите на него! Посмотрите на него! Если когда-либо стыд…
— Сударь, — отрывисто сказала она, не глядя на меня, — мне самой стыдно за себя.
— Но вы раньше выслушайте меня, — с горячностью возразил лейтенант. — Ведь даже имя, которым он прикрывается, не принадлежит ему. Он вовсе не Барт. Он — Беро, игрок, дуэлянт, кутила, который…
Но она опять прервала его.
— Я знаю это, — холодно сказала она. — Я знаю, и если вы больше ничего не Можете сообщить мне, так ступайте, сударь! Ступайте, сударь, — продолжала она тоном бесконечного пренебрежения, — и знайте, что теперь вы заслужили мое презрение, как раньше — мое негодование.
Он посмотрел на нее, немного опешив, но с каким-то упрямым торжеством продолжал:
— Нет, я могу еще кое-что сообщить вам. Я забыл, что все, сказанное мною, имеет для вас мало значения. Я забыл, что человек, владеющий шпагой, всегда неотразим для женского сердца. Но я могу еще кое-что рассказать вам. Знаете ли вы, что он находится на службе у кардинала? Знаете ли вы, что он явился сюда с тем же самым поручением, которое и нас привело сюда, — арестовать господина де Кошфоре? Но между тем как мы делаем свое дело открыто, как повелевает нам наша воинская честь, он вкрадывается в ваше доверие, втирается в дружбу мадам, подслушивает у ваших дверей, следует за вами по пятам, стережет каждое ваше движение в надежде, что вы как-нибудь выдадите себя и вашего брата. Знаете ли вы все это? Знаете ли вы, что вся его дружба — ложь, услуги — ловушки, которыми он старается завлечь вас? А его цель — плата за поимку человека. Деньги за кровь, — понимаете ли вы? — продолжал лейтенант, указывая на меня пальцем и до того увлеченный гневом, что я невольно оробел перед ним. — Вы только что говорили, сударыня, о презрении ко мне, но что же в таком случае вы чувствуете к нему, — что вы должны чувствовать к этому шпиону, предателю, наемному изменнику? И если вы сомневаетесь в моих словах, если вы желаете доказательств, то посмотрите на него. Посмотрите только на него, говорю я.
С полным правом он мог это сказать, потому что я стоял безмолвно, снедаемый отчаянием, злобой и ненавистью. Но мадемуазель не смотрела на меня: она по-прежнему не сводила глаз с лейтенанта.
— Вы кончили? — спросила она.
— Кончил ли я? — пролепетал он с таким видом, как будто только что упал с неба на землю. — Кончил ли я? Да, если вы верите мне, то я кончил.
— Я не верю, — гордо ответила она. — Если это все, то можете не продолжать, сударь. Я не верю вам!
— Тогда скажите мне! — воскликнул он через секунду, придя в себя от удивления. — Скажите мне следующее: если он не был заодно с нами, с какой же стати мы оставляли его в покое? С какой стати мы позволяли ему жить в этом доме, издеваться над нами, мешать нам, надоедать нам, каждую минуту принимать вашу сторону?