Под кровом Всевышнего
Шрифт:
— Хоть бы умер Вадька — одним ртом бы было меньше, ведь нечем мне детей кормить!
Вадя подождал, когда женщины ушли, начал искать в доме чего-нибудь съедобного. Но не найдя даже ни крошки хлеба, он сел и горько заплакал. Он долго обливался слезами от тяжелой обиды: даже мать родная желает его смерти!
Но понемногу Вадя поправился и в четырнадцать лет устроился работать на железную дорогу — грузить уголь на паровозы. Труд был тяжелый, по восемнадцать тонн угля в день приходилось перекидывать с одного места на другое. Однажды жизнь Вадима была в опасности: он лежал под паровозом, вычищая шлак и несгоревшие, горячие еще угли на землю. На этот же запасной путь толкнули другой паровоз со стругом (приспособлением для очистки пути от снега). Паровоз шел по инерции, полученной от толчка, он должен был неминуемо натолкнуться на тот паровоз, под которым работал Вадим. Юноша слышал тревожные крики, но не обращал на них внимания, старательно углубившись в свою работу. Но вот он услышал, что кричат его имя, вылез из-под машины. В тот же миг произошел страшный толчок, паровоз покатил по рельсам, засыпанным шлаком, наклонился… Вадима зацепило за одежду и потащило через горячие угли. Он обжег руки и лицо, попал потом в больницу, но, милостью Божьей, скоро поправился. Так Господь спас от смерти того, кого предусматривал сделать Своим верным слугою. Благодаря работе на железной дороге Вадима не призвали на военную службу, так как работники железной дороги получали «бронь», то есть освобождались от армии. Ведь была война, и редко кто возвращался с фронта домой без ранений.
Однажды Вадим грузил уголь вместе с другими рабочими, среди которых были и женщины. Он не обращал ни на кого внимания, стыдился своего вида: вечно черный от угольной пыли, грязный, в разорванной одежде. А женщины подозвали цыганку, проходившую мимо, стали гадать свою судьбу. Известно, что темная сила порой подсказывает что-то о человеке. Сатана знает характер человека, видит его потенциальные возможности, видит душу человека и благодать Божью, хранящую избранника Своего. Поэтому цыганка сказала, указав на Вадима, хотя тот и не думал обращаться к ней:
— Этот с вами не останется, вскоре попадет в казенный дом, где все ходят в черном…
Вадим задумался: «Верно, в тюрьму попаду… там все черные, грязные».
Хоть и не знал юноша за собой никакой вины, но попасть в тюрьму в те годы было не диво, ходила пословица: «Был бы человек — вина найдется».
Кто же служит в храме?
Я встретила впервые отца Вадима в начале 60-х годов. Он поразил меня своим благодатным видом. С густой черной бородой, длинными волосами, он шел по улице смело и уверенно, энергичной и твердой походкой. В его фигуре не чувствовалось ни страха, ни колебания, как бывало у других священников, которые, казалось, желали быть неузнанными и скрыться поскорее от любопытных взоров встречных людей.
Вскоре отец Вадим пришел к нам в гости. Он просто сказал, что желает познакомиться со священником, проживающим около храма, в который его прислали служить.
Отец Вадим долго сидел с моим супругом, попивая чаек и рассказывая о своей жизни. К сожалению, мне как хозяйке часто приходилось выходить из-за стола, так что кое-какие эпизоды жизни отца Вадима проскальзывали мимо моих ушей. Но пишу то, что я запомнила, пишу от лица отца Вадима, как я от него слышала, его словами.
«Когда война кончилась, начальство с работы послало меня учиться в Москву, в железнодорожное техническое училище. Это было для меня большой радостью! Там я жил на всем готовом: нас кормили, обували, одевали в красивую форму. Теперь я ходил чистым, нарядным, особенно гордился своей кепкой с блестящим козырьком и золотыми пуговицами. Но вот учебный год кончился, всех нас распустили на летние каникулы. Я собрался уже ехать домой к матери, как вдруг получил письмо от родной сестры. Она просила меня купить ей в подарок к свадьбе капроновые чулки, которые в тот год только что появились в продаже и считались роскошью. Я получил стипендию и пошел по Москве, ища магазин. Города я совсем не знал, шел куда попало, заглядывался на витрины, дивясь массе народа, в которую я попал. Было ясное солнечное утро, я шел бодро, весело. Вдруг толпа встала. Я хотел было пробиться, но меня остановили:
— Что ты, молодой человек, толкаешься? Видишь — все стоят, улицу перекрыла милиция. Постой, пока важные люди не проедут.
Я вытянул шею, смотрю, интересно мне, что за люди поедут. Вижу — впереди толпы пустая площадь, а на ней остановилась легковая машина. Слева от площади — величественный белый храм. Вдруг огромные двери его распахнулись в обе стороны. Из храма по ступенькам спускаются молодые люди в длинных белых одеждах, отливающих серебром, блестящих на солнце. Подобной красоты я еще не видел! А парни эти окружают машину, из которой выходит величественный старец в белом клобуке с золотым крестом на голове. Люди в белых стихарях (я позже узнал эти слова — стихарь, клобук…) окружают старца, все медленно поднимаются по широким ступенькам, крестятся, дают в руки старцу посох… Слышу — все говорят кругом: «Патриарх приехал». А какой звон колокольный раздался, пение из храма понеслось! Я был ошарашен, толпой понесло меня в храм, дальше, дальше. Красота кругом неописуемая: огни, лампады, золото, на стенах — картины, как живые все! Я стою, смотрю, глазам своим не верю — куда я попал? А люди вокруг меня крестятся, молятся; стало быть, я — в церкви. Но я был неверующий, считал, что мне тут не место, хотел выйти. Однако не тут-то было. Меня сдавили так плотно, что я едва только мог руку поднять с моей нарядной шапкой, опасаясь за ее круглую форму. Я стал поворачиваться, но меня одернули:
— Стой смирно, коли зашел, порядка не нарушай!
Неловко мне было, ужасно хотелось уйти. Но это не удавалось, на меня ворчали. Чтобы успокоить окружающих, я решил перекреститься, как и все. Посмотрел, как они складывают пальцы, куда руку кладут, взял и перекрестился.
И что со мной стало в этот момент! Такая радость меня охватила! Я почувствовал себя как в родном доме, уходить больше не захотелось. Да, такова сила крестного знамения — сводит она Божью благодать на душу человека! И вот я стою — как в раю, хорошо мне. Слушаю пение, возгласы духовенства, ничего умом не постигаю, но все думаю: «Почему здесь парни молодые, вот те, что со свечами выходят, в белое с серебром одеты? Кто они? Почему они тоже крестятся? Значит, они тоже молятся? Что же они, веруют в Бога? А нам в школе говорили, что веруют только старики да дураки! А вот тут молодые люди молятся, при деле они и на дураков не похожи. Так чинно они с разных сторон приходят, кланяются друг другу, расходятся в стороны. И движения-то у них все отлажены, спокойны, благоговейны… (это слово я тогда еще не знал). Серьезность и сосредоточенность их лиц поразила меня: не было в них ни рассеянности, ни безразличной скуки, как у всех мирских людей. «Как пред Богом стоят, — думал я. — Значит, они Бога чувствуют, знают Его, верят… Да, они знают то, чего я не знаю. Они понимают то, что тут в храме происходит, а я не понимаю. Да, они верят в Бога! Их не обманули! А меня — обманули, твердили мне в школе, что Бога нет! А я был глуп и поверил! Вот эти парни счастливые, не обманутые… Но кто они?».
Углубившись в эти мысли, я не заметил, как толпа раздвинулась и образовала проход. Прямо по нему ко мне приближался молодой человек в белом и со свечой в руке. Он проскользнул мимо меня, а я остался стоять в проходе, по-прежнему держа свою кепку с золотыми пуговицами на уровне лица. Теперь ко мне подходил священник в золотой рясе с чашей в руках, покрытой красным платком. Он хотел пройти предо мной, но я, желая его пропустить, тоже сделал шаг вперед. Тогда священник решил меня обойти сзади. А я, смутившись, попятился тоже назад. Священник остановился и сказал:
— Ты, мальчик, остановись и стой смирно, а я тогда пройду.
Я весь затрепетал и замер на месте, а он прошел, взглянув на меня внимательно.
Богослужение окончилось, народ стал расходиться. А мне и уходить не хотелось. Я смотрел живопись, поражался красотою решеток, подсвечников. Мимо меня шел священник, которому я во время богослужения перегородил дорогу. Он ласково спросил, узнав меня по моей форменной фуражке:
— Ты все еще здесь?
Ободренный его приветливым словом, я обратился к нему с вопросом:
— Скажите мне, пожалуйста, кто эти парни в белом, которые ходили пред народом по храму? Они верят в Бога?
— Да, конечно верят. Это — будущие священники, учащиеся семинарии.
— Какой семинарии? Где она находится? Чему там учатся? — засыпал я вопросами священника.
— Я дам тебе адрес, поезжай туда и обо всем там расспросишь, — был ответ.
Священник написал мне адрес на бумажке, я поблагодарил и вышел вслед за ним из храма.
Ну, пословица верна — «язык до Киева доведет». С большими трудами удалось мне узнать от прохожих, как добраться до Новодевичьего монастыря. На метро, на трамвае, наконец, доехал. Нашел по адресу нужное здание, двери оказались незапертыми. Я вошел и обомлел: предо мной висел большой образ Богоматери с Младенцем. Я не мог понять: «Как это — в столице СССР, в большом вестибюле, вдруг, висит икона?». Я считал, что иконы остались лишь по церквам, а в домах иконы уже все давно поснимали.
Поднялся я на второй этаж, пошел по коридору, заглянул в пустые классы. Везде чисто, убрано, стоят лавки, столы, сразу видно, что здесь учатся. «И в каждом классе икона висит! Вот диво-то! — думаю. — Пожалуй, меня сочтут за вора».
— Есть ли тут живой человек?! — кричу. — Кто тут хозяева?! Слышу — внизу дверь хлопнула. Старческий голос откликнулся мне:
— Ты кто? Зачем пришел?
— Я, дедушка, узнать пришел, кто тут учится. Почему тут нет никого?
— Все разъехались на летние каникулы. Спускайся, сынок, вниз, поговорим.