Под Луной
Шрифт:
– Тэкс…
Просматривая бумаги Панюкова, он почти машинально раскурил трубку и пыхнул дымом.
"Тэкс… молодой, но не мальчик… двадцать девять лет… Стало быть, зрелый человек. Закончил гимназию. Это хорошо. В классических гимназиях умели учить. Учился в Варшавском Политехникуме… ну, это не считается. Чему он там мог выучиться за полгода? Но тяга к знаниям очевидна. Это положительный момент. Так… 3-я Петергофская школа прапорщиков… Юго-западный фронт… Поручик, член полкового комитета. Партийность с восемнадцатого года. Снова же плюс. Человек проверенный и не трус. Восемнадцатый год – он такой… Ладно! Начальник Усть-Сысольской уездной милиции… РККА… комбат, комполка, комбриг… Значит, еще раз, не дурак, не трус и службу знает. Деникин, Врангель, сибирские повстанцы… ТВД разные, обстоятельства тоже, что хорошо. И вот оно, начальник штаба, врид командующего частей особого назначения Туркестанского фронта, начальник штаба ЧОН Ленинградского военного округа. И все это за три года, с двадцать первого по двадцать четвертый. Еще успел в Ташкенте курсы востоковедения закончить… помощник командира дивизии… и у Фрунзе в штабе на Украине поработал немного… Характеристика прилагается. Смелый, решительный, грамотный – все в масть. Командировка в Китай. Блюхер назначил советником в 26-й корпус. Значит, оценил. Василий Константинович на похвалы, говорят, скуп, а здесь вон какие дифирамбы… Отважен, хладнокровен… Тэкс-тэкс, орден, грамоты… Ага, вот оно где. Значит, правильно запомнил… Окончил Курсы усовершенствования высшего комсостава при Военной академии РККА…"
Если честно, идеальная кандидатура. Под такого командующего и полк, и бригаду можно развернуть. Вполне.
"От добра добра не ищут. Значит, ставим визу".
– Утвердить! – написал Кравцов на заранее составленном Семеновым представлении и закрыл папку.
"Ну, вот теперь можно и домой…"
Когда он пришел, она спала, положив голову на сгиб руки. Сидела за накрытым столом, сдвинув в сторону свою тарелку, и спала. Было два часа двадцать семь минут. Он не опоздал, хотя как посмотреть.
Кравцов сел напротив. Сна не было и в помине, и усталость, как ни странно, отступила прочь. Он сидел, стараясь даже дышать без звука, и смотрел на спящую жену. Щемило сердце, ведь все могло пойти не так, как планировалось, а риски, которые он допускал ради дела, были такого сорта, что случись что – костей не соберешь.
– Давно сидишь? – спросила Рашель, не поднимая головы.
– Нет, только что пришел, – ответил Макс.
– Опоздал?
– Нет. Все, как обещал.
– Почему ты такой правильный? – она все-таки подняла голову с руки.
– Какой такой?
– Не знаю даже как объяснить. Ты большой и сильный, и тебя всегда много, даже когда мало… – улыбнулась она.
– Это плохо? – притворно нахмурился Кравцов.
– Это замечательно, – серьезно ответила она. – Но это значит, что без тебя мне теперь не выжить. Я как морфинистка… Знаешь, они ведь действительно не могут без морфия! А я без тебя…
– А я без тебя.
– На конференции…
– Ну, когда-нибудь этот конфликт должен же разрешиться? – Рашель являлась ответственным работником аппарата ЦК, и Макс знал, что она прекрасно понимает, что и как происходит в партии. Все шло к открытому столкновению, и исход сражения отнюдь не предрешен. Особенно теперь, когда Дзержинский по каким-то своим – отнюдь не очевидным – причинам решил поддержать Сталина и Каменева. Впрочем, об этом Реш как раз и не знала. Это все еще являлось закрытой информацией. Не факт, что и сам Дзержинский знает, что Кравцов осведомлен об их со Сталиным встрече тет-а-тет и о последовавших за нею совершенно секретных распоряжениях начальника ОГПУ. Однако – знали или нет – все чувствовали возрастающее напряжение. По городу распространяли листовки, "Правда" публиковала неоднозначные статьи, что было весьма тревожным признаком. Возникал вопрос, куда смотрит товарищ Бухарин, и как он туда смотрит?
"Каждый пишет, как он дышит…" – цитата, кажется, тоже пришла из будущего, но звучала более чем актуально. – Вот же сука, а еще говорят любимец партии!"
– Все будет хорошо! – сказал он, выдержав испытующий взгляд жены. – Подеремся стенка на стенку, пустим юшку, подотремся и разойдемся до новых встреч. Впервой что ли?
– Ты из меня дуру только, пожалуйста, не делай товарищ Кравцов! Налей! – Реш открыла коробку с папиросами, достала одну и уже потянулась за спичками, когда Макс поднес к ее папиросе пахнущий бензином огонек зажигалки. У Кравцова был швейцарский "Dunhill", привезенный ему в подарок из Германии Семеном Урицким.
Дав Реш прикурить и закурив сам, он неспешно разлил коньяк по высоким граненым рюмкам и только хотел произнести какой-нибудь подходящий по смыслу тост, как вдруг зазвонил телефон. Даже люди с крепкими нервами порой дают слабину – Макс вздрогнул, и сердце провалилось, и на висках выступила испарина. Не то чтобы ему никогда не звонили ночью. Что характерно, ночью телефонировали даже Рашель, а уж начальнику Военконтроля и подавно! Но этот звонок… В нем было нечто отчаянное, ужасное. Что-то такое, отчего земля уходит из-под ног и в прямом, и в переносном смысле.
Макс подошел к аппарату, снял трубку.
– Але! – сказал он. – Кравцов на проводе.
– Макс Давыдович! Это Коноплев из Реввоенсовета! Срочно приезжайте, Лев Давыдович просил как можно скорее!
– Что случилось?
– Беда! Нарком в больнице, прободение язвы!
"Твою мать! – ошалело подумал Кравцов, кладя трубку на место. – Не судьба, значит… Вернее, судьба…"
– Или-или, – пожал плечами Макс. – Если сомнут вас, а вас теперь непременно сомнут, нас всех по этапу отправят, не сомневайтесь! Возможно, не сразу, но конечный пункт – подвал на Лубянке…
Он прекрасно представлял себе, что сейчас происходит с Фрунзе. Было пять часов утра, а перфорация произошла, по-видимому, около полуночи. Как ни странно, этот раздел физиологии и патологии желудочно-кишечного тракта Кравцов помнил в мельчайших подробностях, словно учил тему буквально вчера. Все симптомы, периоды, и все опасности…
"Наверное, поднял что-то тяжелое или резко нагнулся, – решил Макс, едва услышав о случившемся. – И возраст у него для прободения самый подходящий… Господи, но как же ему больно сейчас!"
Период болевого шока длится шесть – семь часов, а беда случилась загородом, и, обколов наркома морфием в местной больничке, его везли сейчас на машине в Москву.
"Выраженное напряжение мышц живота… резкая бледность кожи… дыхание прерывистое…"
Выехали около часа назад, значит, еще три-четыре часа в дороге, и каждый толчок на выбоине отдается нестерпимой болью в животе…
"Пульс замедлен… артериальное давление низкое… возможно, возбуждение…"
Если довезут живым, это будет уже в семь – восемь часов утра. Вторая фаза: мнимое благополучие.
"Боль спадет, но зато вплотную приблизится опасность гнойного перитонита…"
Срочное хирургическое вмешательство может помочь, но Кравцов почему-то сильно сомневался в исходе. Сильные боли могли убить Фрунзе и сами по себе, но у глубокой анестезии имелись свои собственные опасности, которые, кстати, и вызвали по официальной версии смерть Михаила Васильевича в той, другой реальности.
"Срочная операция… Но кто и когда? И как?"
Как ни хотелось думать о хорошем, в голову лезли черные мысли. И, судя по нервной суете в Реввоенсовете, не у него одного…