Под Луной
Шрифт:
– Серебряков. – Кивнул Троцкий. – Отдать ему НКПС… Хотя, нет… Не стоит настраивать против себя Феликса…
"Дзержинский не проблема… Впрочем, посмотрим".
– А его настраивай или нет, – сказал он вслух. – Все одно он не ваш…
– ОГПУ трогать пока нельзя. – Покачал головой Троцкий. – Может быть, позже. А в Питер пошлем Склянского. Эфраим Маркович член ВЦИК и ЦК, входит в Оргбюро ЦК – вполне подойдет и для Петросовета и для партийной организации. Но нам еще нужен будет новый Наркомвоенмор…
"Нам", – отметил Кравцов с осторожным оптимизмом.
– Как думаете, Макс Давыдович, что если мы предложим на этот пост Владимира Александровича?
Что ж, Антонов-Овсеенко представлялся прекрасной кандидатурой: старый член партии, профессиональный военный, отлично показал себя в Гражданскую на Украине, долго был начальником Политуправления РККА. В двадцать четвертом Владимиру Александровичу пришлось уехать послом в Прагу, но почему бы и не вернуться теперь в ЦК и на значительный пост? Тем более, он сейчас уже должен быть в Москве, как делегат партконференции…
– Я не решаю, – осторожно сказал Макс.
– Но я ведь вас спросил! – Троцкий снова смотрел ему прямо в глаза.
– Я "за", – коротко ответил Кравцов и сразу же добавил. – И вот еще что… Если уж вы со мной советуетесь, я бы поддержал сторонников наркома. Они, в основном, люди неплохие и к вам лояльные. Или будут лояльными при отсутствии другого лидера. Тот же Авксентьевский, например, или Якир. Но вот Котовского следует из Москвы убрать, он за спиной Фрунзе вел переговоры со Сталиным и меня к тому же склонял.
– Не поддались? – холодно усмехнулся Троцкий, и это был хороший знак. Похоже, предреввоенсовета все-таки решился.
– Не поддался. Разрешите, идти?
– Идите! – Кивнул Троцкий. – И… Спасибо, Макс Давыдович!
"На спасибо водки не купишь…"
В управление он поехал кружным путем. Заскочил на "пост три" – следовало поднять по тревоге "внешних" оперативников, то есть тех сотрудников, кто никогда не светился в главном здании, и на конспиративную квартиру в Сивцевом Вражке – Кравцову позарез нужны были сейчас Виктор Колядный и его "Группа Ноль". Но тревогу, как выяснилось, успели объявить и без него. Юревич, чудом оказавшийся ночью в Управлении, дал отмашку своей властью, решив – и тут он был абсолютно прав – что береженого и бог бережет. Ну, а "общая тревога" еще в двадцать втором году разрабатывалась именно на такие чрезвычайные ситуации. В Федоровском подворье усилили охрану, оповестили делегатами связи и телефонограммами сотрудников, и сделали еще тысячу и одно дело, если, разумеется, оно – это дело – было прописано в положении о "Тревоге Первой категории". Поэтому и Виктор Стецько, звавшийся по нынешним временам Николаем Колядным, уже покуривал за стаканом крепкого чая в ожидании то ли "последнего и решительного", то ли "всем отбой!".
– Чай будете? – пожав Кравцову руку, спросил Виктор.
– Нет, извини!
– Не за что. Какие будут приказания?
– Никаких. – Макс посмотрел на Стецько, прокатывая в голове, свой вполне самоубийственный план, но ничего лучше, чем "дурная провокация" в усталую башку не шло. А время поджимало, и какое-то решение все равно следовало принять.
– Прогуляемся, – предложил Кравцов.
– Как скажете.
Они вышли из квартиры, спустились на три этажа по темной вонючей лестнице и вышли на улицу. Было тихо и удивительно хорошо. Безветрие, прохлада, запах каких-то цветов.
– Планы меняются, – Макс посмотрел на светлеющее небо. – Времени мало, а сделать надо еще много чего, поэтому слухай сюда, товарищ Колядный, и не говори потом, что не расслышал или не понял…
"Ну, вот и все, – подумал он, садясь в машину десять минут спустя. – Теперь все в руце Божьей… Или в руке Стецько, или еще в чьей…"
Сколько раз за свою жизнь отдавал Кравцов приказы, ставившие его самого и доверившихся или доверенных ему людей на грань жизни и смерти? Уж всяко-разно не раз и не два. У военных людей, да еще и на войне только так и получается, если не отсиживаешься, а дело робишь. И все-таки так скверно, как сейчас, он чувствовал себя только однажды, в 1921 году…
Фрунзе умер на следующий день на рассвете. Ему все-таки сделали операцию, но поздно и нехорошо.
"Неужели все предопределено? – с ужасом подумал Кравцов, услышав печальное известие. – Какой же, тогда, смысл сучить лапками, если все равно масла не сбить?"
У него даже в глазах потемнело, и виски сжало так, что на мгновение показалось – "Все!" Но пронесло, не помер.
– Да, – сказал враз охрипшим голосом помощник Муралова Федько, сообщивший Максу о смерти Наркома в коридоре Реввоенсовета. – Михаил Васильевич был настоящим человеком…
И Кравцов на мгновение увидел себя глазами Федько.
"Словно, по близкому человеку, не дай бог, убиваюсь…"
Но "убивался" он, разумеется, не по Фрунзе, хотя Михаила Васильевича было, страсть, как жаль. Нарком, и в самом деле, был неплохим мужиком. И он гораздо лучше подошел бы третьим в новый триумвират. Но делать нечего, будет – если будет, конечно – Леонид Серебряков. Тревожило же Макса другое:
"Насколько поддается коррекции течение истории, если поддается вообще?" – спросил он себя уже не в первый раз.
Ответ могла дать только сама история, и временами Кравцову казалось, что любая мелочь – слово, жест, тем более новое назначение известного человека, – способны коренным образом изменить существующую реальность, создав вместо нее новую, иную. Однако в такие моменты, как сейчас, он начинал в этом сильно сомневаться.
– Извините, Иван Федорович, – сказал он Федько. – Нервы… Спасибо!
Федько молча кивнул, и они разошлись.
Теперь времени оставалось и вовсе – всего ничего. Счет пошел уже не на дни, а на часы, и Макс на ходу изменил свои планы. Он не пошел к Склянскому – дела ведомства можно будет устроить и позже, если это все еще будет актуальным – а позвонил из секретариата в ВСНХ и попросил о срочной встрече начальника планово-экономического управления Манцева. Василий Николаевич был единственным знакомым Кравцову лично и к тому же вменяемым членом коллегии ОГПУ. Манцев – к слову, состоявший в партии чуть ли не со времен Первой революции – работал в ВЧК с лета 1918 и обладал там не только огромным авторитетом, занимая в организации крупнейшие должности, но и обширными связями, особенно на Украине. И хотя в последнее время больше "заседал" в президиуме ВСНХ, где являлся компромиссной фигурой, наподобие Лашевича в РВС, чем в коллегии ОГПУ, он все еще состоял "в рядах" и, что не менее важно, не являлся ничьей креатурой. В свое время, у него были хорошие отношения с Зиновьевым. Григорий Евсеевич даже хотел заполучить его на должность начальника Питерского ЧК, но Дзержинский не позволил, что можно было, разумеется, трактовать и так, и эдак, но в двадцать первом году именно Манцев показал Кравцову дело Муравьева и кое-какие другие документы, хотя и знал, что Дзержинскому эти вольности не понравятся…
– Давай, определимся, – Манцев отложил папку с документами в сторону и прямо посмотрел на Макса. – Сажать, как я понимаю, ты его не собираешься, иначе, зачем бы тебе идти с этим ко мне? У тебя у самого прав поболее моего, и компетенция на сто процентов твоя. Значит, что?
– Я хотел бы, чтобы ты поговорил с ним тет-а-тет и объяснил, что ему лучше уйти в отставку… тихо и по-хорошему…
– Лучше чем что? Чем предлагаешь его пугать? Ты полагаешь, кто-нибудь решится отдать замнаркома под трибунал?