Под маяком
Шрифт:
Кимитакэ попытался поднять руку – и она поднялась. Он посмотрел на ладонь, ожидая, что линии на ладони будут ползать, как это бывает во сне, – но все линии были на месте, неподвижные и неумолимые.
Когда он убрал ладонь, двери купе уже захлопнулись. Впрочем, он и сам не знал, что полагалось сказать Соноко и её отцу в их положении.
Его утешало то, что мало кто смог бы вообще найти нужные слова. Потому что люди очень редко попадают в такие положения.
Купе казалось теперь каким-то ненастоящим. Словно кокон из кожи и полированного дерева, который с минуты на минуту лопнет и выпустит наружу двух мотыльков.
Выгонять ребят из купе никто не пытался. Оно и естественно – пусть проводники только попытаются спорить с Юкио после того, что он творил с железнодорожными пространством и временем. К тому же, как ни поверни, а на станцию Эносима поезд пока не пребывал.
А пока он раздумывал, поезд дёрнулся и постучал дальше. За окном всё больше темнело. Кимитакэ удивился – неужели подкрадывается ночь? Но, приглядевшись, понял, что это просто небо затянуло серыми тучами, предвестьем четырёхчасового дождя.
– Дружище, тебе уже разрешается улыбаться, – заметил Юкио. – Мы богаты.
– Я и так рос в семье, которая считалась богатой, – отозвался Кимитакэ. – Привык, наверное.
– Неужели ничего не чувствуешь, когда под фуражкой – четыре вагона сахара?
– Слишком много я только что увидел. Это бьёт в голову сильнее любого сахара.
– Ты скоро привыкнешь. Не забывай, мы только месяц с небольшим как толком подружились. И уже через такое прошли…
– Я боюсь, что наше знакомство прервётся, – произнёс Кимитакэ. – И боюсь, что оно не прервётся.
– Нечего бояться. Долго это всё продолжаться не может. Война – как огонь, в войну всё раскалено, всё бурлит, всё реагирует бурно. А значит, всё очень быстро заканчивается.
– Думаешь, развязка уже скоро?
– Я чувствую. Кожей.
– И нам – конец?
– Этого не могу знать даже я, – ответил Юкио, – и тем более не может знать никто из людей. Слишком много тут замешано фронтов, амбиций, обычаев, идеологий. Возможны самые невероятные союзы.
– Это внушает надежду.
Они бы поговорили ещё, но тут поезд опять начал тормозить. И Кимитакэ уже заранее знал, что это та самая станция Эносима, до которой они и собирались добраться.
Станция была совсем мелкая, с металлической крышей. Отсюда уже было видно полоску серого моря, а перед ним – долговязые пальмы с пучками листьев на макушке, похожие на истёртые каллиграфические кисти.
И дальше, там, в море, громоздился остров, похожий очертаниями на муравейник, поросший сизым лесом. Из зарослей поднималась круглая башенка маяка.
Небо уже порядочно нахмурилось. Когда Кимитакэ и Юкио спустились к набережной, лицо и шею щекотали холодные капельки.
Выглядели они странно. Но вокруг царило пасмурное запустение, и некому было удивляться этой подозрительной парочке. Ни туристов, ни школьников с экскурсиями, где мальчики и девочки одеты в одинаковые комбинезоны и на каждом – соломенная жёлтая шляпа, какую видно издалека. Не было видно даже местных жителей. Война сорвала с места тысячи людей – и намертво приклеила к прежнему месту жительства миллионы.
Они миновали скульптуры, похожие на старинных чудовищ, окаменевших под металлической глазурью, и вышли к деревянному мосту, перекинутому ещё в эпоху Мэйдзи. Пустые фальшивые фонари в китайском стиле, что тут и там попадались на перилах, напоминали, что в ту эпоху влияние материка было ещё не изжито.
Шагая по мосту, Кимитакэ вдруг вспомнил свой старый сон про встречу с отставным генералом, любителем пострелять соседских собак. Теперь, после всего, что случилось, сон казался почти счастливым.
Он только сейчас вспомнил, что генерал подозрительно напоминал их школьного заместителя по хозяйственной части. А если вспомнить, что творил этот заместитель после убийства директора, то могло быть и так, что этот заместитель и вправду связан с теми врагами государства, которые только что пытались его похитить. После встречи в лесу с давно казнённым радикальным монахом Китой Икки школьник не удивлялся уже ничему.
«Во всяком случае я тогда, во сне, прикончил этого злодея!» – констатировал Кимитакэ и от этой мысли вдруг ощутил, что ему стало веселее шагать. Хотя много ли значит победа, одержанная во сне?
Он не хотел уподобиться Кенске, своему недавнему однокласснику, который сначала прочитал в газете о том, что на воду спущен линкор «Ямато», а на следующий день увидел этот крейсер во сне. И рассказывал об этом сне с такой гордостью, как если бы он самолично этот линкор и построил.
С берега остров казался ужасно далёким и почти недоступным. Но прошло не больше десяти минут неспешной ходьбы – и вот они уже миновали мост и оказались перед запертыми железными воротами. Прутья у ворот были выкованы как-то хитро, они змеились и танцевали, как если бы кузнец попытался запереть в железо танцующие языки пламени.
За воротами открывался вид на тот самый остров, куда Кимитакэ должен был попасть в младшей школе, но заболел и не попал, о чём честно написал в сочинении.
По случаю военного времени все пёстрые лавочки закрыты, ставни у них опущены – они словно готовятся к погружению. Трёхэтажные гостиницы со сплошными лентами окон тоже выглядели пустыми и заброшенными. Чуть выше, среди зарослей, можно было различить, если напрячь зрение, непривычно серые храмовые ворота. По неведомой причине их сложили из силикатного кирпича и не озаботились даже покрасить.
Если на Эносиме и были постоянные жители, то они не показывались. У входа не было даже охраны.
Однако ворота преграждали путь. И вдоль берега по пляжам лежали кольца колючей проволоки.
– Ты знаешь, как тут пройти? – спросил Кимитакэ.
– Это ты у нас в каллиграфии разбираешься, – был ответ.
Кимитакэ пригляделся и вдруг увидел, что изгибы прутьев – это защитные надписи, выполненные той самой бешеной скорописью, для которой сперва вспоминаешь китайское название «кунцао» и только потом, после долгих раскопок в памяти, догадываешься, как он называется по-японски.