Под маяком
Шрифт:
– Но судя по вашему благосостоянию, – заметил Юкио, – и тому, что вы путешествуете в поездах сидя и можете выкупить себе целое купе, вы и ваши предки всегда делали ставки правильно.
– Это в спокойные времена было приятно так думать и даже говорить потенциальным партнёрам. А сейчас, когда вода до горла дошла, я вспоминаю, как мне удавалось справиться с прошлыми случаями, и мне становится пугающе ясно: и обстоятельства были другие, и по большому счёту я просто угадал. Примерно как мой дед угадал с европейскими шляпами. Ты, Соноко, внимательно слушай, что я говорю. Это я не только для ребят, но и для тебя.
Но Соноко на этот раз не ответила. Теперь она вообще ни на что не отвечала. Просто сидела, словно большая груда камней, и тупо смотрела перед собой.
Кимитакэ хотел уже дотронуться до неё – вдруг у неё истерия или что-то вроде оцепенения? Но вдруг обнаружил, что тоже лишён всякой возможности двигаться. Это напоминало какой-то сон – он прекрасно всё видел, слышал и чувствовал, мог даже двигать зрачками и смотреть туда и сюда. Но не мог ни сдвинуться с места, ни пошевелить рукой.
И что самое удивительное в этом состоянии – ничего не чесалось. Хотя, казалось бы, самое время.
Кажется, это начала действовать та самая смесь из шести трав. А может быть, какое-то другое чудовищное колдовство.
– Почему бы вам не проспонсировать патриотически настроенные силы? – предложил тем временем Юкио.
– Ты что, решил Общество Чёрного Океана мне тут изображать? – осведомился Банкир.
– А что плохого в Обществе Чёрного Океана?
– В твоём возрасте – ничего. Но вообще-то они были жалкие люди.
– Вы не уважаете тайные общества?
– В этих тайных обществах не было ничего тайного. Это были просто рэкетиры. Приходили к честным коммерсантам и инвесторам вроде меня и просили деньги для патриотов. А потом трясли деньги с тех же корейцев и китайцев из прачечных, просто так, чтобы проблем не было. С нас, конечно, больше требовали. Потому что у китайцев с корейцами денег обычно нет. Вы что, там у себя в Гакусюине этого буйного монаха Киту Икки перечитали? Я слышал, он до сих пор популярен у незрелой молодёжи.
– С монахом Китой Икки я общался при других обстоятельствах, – осторожно ответил Юкио. – Мы сотрудничаем главным образом с профессором Окавой Сюмэем.
– Профессор Окава Сюмэй полоумен.
– Профессор Окава Сюмэй – кандидат наук в области исследования религий и сотрудник правления Маньчжурской железной дороги.
– И это – главное доказательство его полоумия. Где у нас в столице главный приют безумцев? Когда я был в вашем возрасте, все знали: сумасшедший дом – в Мацузаве. А теперь, с развитием техники, с ними смело соперничают два новомодных заповедника альтернативного мышления – управление Маньчжурской железной дороги и философский факультет Токийского университета. Считаю знаковым, что профессор Окава Сюмэй отметился и там и там.
– Профессор Окава Сюмэй действительно довольно много времени провёл в академии. Тот проект, который я представляю, просто ему очень нравится. Я говорю о Стальной Хризантеме.
Банкир допил последнюю чашку. Потом не выдержал, достал из жилетного кармана часы и положил их на столик:
– Мы едем до Фудзисава, – сообщил Банкир. – Там мы с вами расстанемся, дальше я купе не оплачивал. За это время ты можешь попытаться убедить меня в том, что я действительно должен вкладываться в ваши проекты.
–
– Если вы собираетесь сходить на Эносиме, то поезд прибудет туда через пять минут.
– В этом отношении вы можете быть спокойны, – ответил Юкио, и с каждым словом его голос становился всё бесцветнее. – Поезд прибудет в Эносиму, только когда я ему разрешу.
Банкир хмыкнул и посмотрел на часы.
Секундная стрелка не двигалась.
Он повернул голову к окну – но там мельтешили всё те же чумазые дома пригородной застройки. И конца им было не видно.
Банкир перевёл взгляд на Юкио. Тот смотрел ему прямо в лицо, как ни в чём не бывало.
– Как ты сломал мне часы? – спросил Банкир.
– Часы показывают всё правильно. Это вы ошибаетесь.
– Да будь ты проклят со своими выходками.
– Вы полагаете, для меня это сложно? – осведомился Юкио. – Я ведь такой юный. Ну что же, смотрите. Вот я юный – а вот я уже стар!
Кимитакэ так и не понял, что именно сделал его приятель. Одежда осталась та же, и поза не изменилась. Мгновение – и матроска школьной формы обвисла на заострившихся плечах, на словно сдувшихся костлявых руках вздулись старческие вены. Лицо покрылось сетью морщин, щёки ввалились, глаза ужались до слезящихся чёрных щёлочек. Волосы сохранили длину – но теперь на круглом, как мяч, черепе трепетали только седые косматые пряди, похожие на клочья паутины.
По Банкиру было заметно, что он тоже это видит. Он так и замер, с приоткрытым ртом, не зная, что отвечать на такое.
А тем временем Юкио был уже в прежнем облике. Школьная форма туго сидит на юном теле, густые чёрные волосы лоснятся, щёки гладкие и розовые, словно цветки персика.
Банкир медленно поднялся из-за столика и вышел из купе в коридор. Похоже, ему надо было хорошенько всё это обдумать.
Кимитакэ каким-то образом мог это видеть. Его восприятие каким-то образом вышло из тела и проследовало за Банкиром. Оно так и двигалось следом за ним по коридору, повиснув в воздухе чуть выше и позади лысины.
В коридоре вагона первого класса было пустынно и тихо. Банкир постоял, а потом зашагал в сторону головы поезда. Мягкий ковёр скрадывал шум шагов, и Банкиру невольно казалось, что он плывёт по воздуху.
Он прошёл в следующий вагон. Этот вагон тоже был первого класса, неотличимый от предыдущего. Все двери в купе были закрыты, и казалось, что по левую руку – сплошная стена лакированного дерева.
Банкир миновал коридор, перешёл в следующий вагон. Тот тоже оказался вагоном первого класса и опять неотличимым от предыдущего.
Он шёл всё дальше и дальше, и каждый вагон был в точности таким же, как предыдущие. Банкир уже прошёл пару десятков и прекрасно понимал, что ни один поезд не может быть таким длинным.
Должен же быть конец.
Должен же быть хотя бы паровоз, который тянет все эти вагоны!
Ничего подобного не было. Были только вагоны первого класса – совершенно пустые и одинаковые.
Банкир остановился. Выдохнул. И повернулся к окну.
Дома расступились, так, что было видно железную дорогу, проложенную вдоль прибрежных серых скал. И теперь можно было увидеть поезд целиком.