Под маяком
Шрифт:
Никакого паровоза не было. У бесконечного поезда не было даже никаких начала и конца. Кольцо из совершенно одинаковых вагонов каталось по кругу, и в этот круг не было возможности войти – и не было возможности выйти.
Над ними в бесконечно голубом небе висело невозмутимое солнце. А с севера ползла тяжёлая тёмная туча, наполненная традиционным четырёхчасовым токийским дождём.
И эта дурная бесконечность сломила уже окончательно.
Банкир выдохнул, помотал головой. Потом развернулся и просто сдвинул ближайшую дверь купе.
В купе были всё те же:
А за окном продолжал мельтешить всё тот же утомительно-пёстрый пейзаж.
6. Эносима
Банкир закрыл дверь купе и рухнул на своё место. Он вдруг понял, что совершенно сломлен и вымотан.
Кимитакэ ощутил, что восприятие опять вернулось в его череп. Да, он снова смотрел на мир из себя.
Но оцепенение, однако, не проходило.
И с Соноко, похоже, было то же самое. Кимитакэ не мог этого знать наверняка, но почему-то был уверен.
Юкио как ни в чём не бывало смотрел в лицо Банкиру.
– Всё обдумали? – осведомился школьник.
– Пока я понял одно: времени на размышления у меня много.
– Думайте так долго, сколько вам будет удобно, – сообщил Юкио. – Чтобы вам было проще принять решение, я вам сообщу самый главный мой аргумент: соглашались пока все. И больше десяти лет почти никто не выдержал.
– Непохоже, чтобы за эти годы ты сильно состарился.
– Время во многом вопрос восприятия, – спокойно ответил Юкио. – Ну, и оно относительно. Бывает, что во сне мы проживаем целую жизнь. Так что не беспокойтесь, вы не сильно состаритесь.
– А твой друг Кимитакэ тоже похожие штуки умеет?
– Он занимается каллиграфической магией. Границы её возможностей, конечно, не обнаружены. Возможно, что с её помощью можно сделать и такое, это вопрос времени и мастерства. Но я добился этого другим способом.
– Ты будешь обучать этому Кимитакэ?
– Я не уверен, что это возможно. Пока неизвестно, способен ли человек в принципе таким овладеть.
– Но ведь ты – человек, и ты как-то этому научился.
– Я не совсем человек, – ответил после паузы Юкио. – Человек, но не до конца, и при этом кое-что кроме человека.
– Я слыхал, что кудесники древности умели и не такое.
– Полагаю, кудесники древности были по своей природе ближе всё-таки ко мне, а не к вам.
– Вот оно как! – Банкир тоже помолчал, обдумывая услышанное, а потом продолжил: – Но ты наверняка знаешь немало о том, что… ну, ты понимаешь, недоступно людям.
– Если бы я знал что-то достаточно интересное – делал бы более крупные вещи.
– Например? Выиграл бы войну самолично?
– Ничего подобного. На такое даже я не способен.
– Думаешь, американцы могут что-то противопоставить… вот этому? – Банкир обвёл пухлой ладонью обстановку купе.
– Я не один такой, – заверил его Юкио. – У американцев такие тоже есть… на вооружении.
– Хорошо. Понимаю. Чего же больше ты бы хотел, если бы мог?
– Ну, может быть, я хотел бы подарить человечеству доказательство великой теоремы Ферма.
– Я не знаю, кто такой эпсилон Эйлера. Но мне жалко математиков – раз уж тебе это недоступно, то у простого человека вообще нет шансов.
– Математическая реальность мне просто неприятна, – поморщился Юкио. – Кого-то раздражают пустыни, кого-то – полярная тундра. А меня вот раздражает реальность математическая. Та самая, где живут синус, логарифм и интеграл. Но это не значит, что людям она недоступна.
– То есть люди могут дойти до разгадки этой проклятущей теоремы – но просто… просто не доживают?
– А вы тоже слышали про эту теорему?
– Я сам не математик. Но мне приходилось нанимать математиков.
– Так вот, можете их успокоить, если они ещё не на фронте. Человек, который найдёт выход, уже родился. Он, правда, пока ещё даже младше вашей дочери и призыву не подлежит. Но он найдёт подступы к этой задаче, будьте уверены. Поступок героический, хотя и бесполезный – ведь никакого практического смысла в великой теореме Ферма нет. Хотя, я думаю, у него не получится пережить этих исследователей.
– А ты осведомлённый. От такого никуда не спрячешься.
– Раз вы это уже поняли – самое время решаться.
Банкир выдохнул. Потом утомительно медленно полез за новеньким портфелем. Запахло кожей, но другого оттенка. На столе появились печати, чернильницы, какие-то уже полузаполненные бумаги.
Юкио смотрел молча и неподвижно. Казалось, его тоже охватило оцепенение. Только края волос покачивались в такт движению бесконечного поезда.
Наконец бумаги были заполнены. Банкир вложил пахучую стопку в плотный бумажный конверт и протянул через стол.
– Сколько здесь? – спросил Юкио.
– Примерно четыре вагона сахара, – ответил Банкир, – в ценах чёрного рынка, разумеется. Я не делал прикидку на послевоенную инфляцию, но, полагаю, она будет весьма существенной. Постарайтесь реализовать деньги до окончания войны.
– Патриотические силы вас не забудут, – пообещал Юкио, принимая конверт. Школьник осмотрел конверт, понюхал. И, видимо, сообразил, что в трусы такое не спрячешь.
Поэтому поступил просто – снял с Кимитакэ его ученическую фуражку, утрамбовал его получше и водрузил фуражку обратно на голову однокласснику.
– Сейчас поезд начнёт сбавлять ход, – сообщил Юкио. – Он остановится на нужной вам станции. Вы можете идти. И часы не забудьте.
Банкир посмотрел на часы, которые так и лежали на столе. Стрелка теперь двигалась. Он качнул головой, спрятал часы в карман и только потом спросил:
– Но ты же сказал, что вы едете на Эносиму. Ваша станция раньше.
– Как вы имели шанс убедиться, для меня порядок станций проблемы не представляет.
Банкир поднялся – довольно робко, словно опасался удара палкой. Взял портфель и прикоснулся к плечу Соноко. Та вздрогнула и тоже поднялась. Оцепенение прошло, она снова двигалась – только движения были неловкие, как у человека, который только что проснулся.