Под музыку русского слова
Шрифт:
Состояние больного характеризуется как «печальное»: каверны в легких, лихорадка, упадок сил. В эти тяжелые дни к физическим страданиям поэта прибавляется и душевная мука, вызванная агрессивными, в виде фельетонов, газетными публикациями некоего Буренина, имя которого упоминает в одной из своих эпиграмм поэт-сатирик Дмитрий Минаев:
По Невскому бежит собака, За ней Буренин тих и мил. Городовой, следи, однако, Чтоб он ее не укусил.Свое нелицеприятное мнение о недостойном поведении этого литератора выскажет и лечащий врач поэта, г-н Штангеев: «Я убежден, что умерший
В последнем фельетоне, опубликованном в газете «Заря» Буренин обвинил смертельно больного поэта в том, что он представляется больным и умирающим, чтобы жить за счет частной благотворительности.
Это оказалось «последней каплей». 19 января (по старому стилю) 1887 года, в 9 часов утра, после продолжительной агонии Семена Яковлевича Надсона не стало.
Его тело было перевезено в Петербург и похоронено на Волковом кладбище при большом стечении народа, в основном студенческой молодежи и литераторов. Общественное внимание к усопшему поэту выразилось в некрологах, лекциях, рефератах, литературных вечерах, посвященных его памяти, в Москве, Петербурге, Киеве и других городах.
Старейший поэт Полонский написал на смерть Надсона стихотворение с такой заключительной строфой:
Спи с миром, юноша-поэт, Вкусивший на дороге краткой Все, что любовь дает украдкой: Отраву ласки и клевет, Разлуки гнет, часы свиданий, Шум славы, гром рукоплесканий, Насмешку, холод и привет — Спи с миром, юноша-поэт!Сам Надсон, зная, что дни его сочтены, написал о своей грядущей смерти прямо и жестко:
Расчетливый актер приберегает силы, Чтоб кончить с пафосом последний монолог… Я тоже роль сыграл, но на краю могилы Я не хочу, чтоб мне рукоплескал раек… Я умереть хочу с холодным убежденьем, Без грома и ходуль, не думая о том, Помянут ли меня ненужным сожаленьем Иль оскорбят мой прах тупым своим судом. Я умереть хочу, ревниво охраняя Святилище души от чуждых, дерзких глаз, И ненавистно мне страданье напоказ…А я позволю себе процитировать поэтическую фразу Семена Яковлевича Надсона, в свое время широко известную всей читающей России:
«Не говорите мне: он умер — он живет. Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает, Пусть роза сорвана — она еще цветет, Пусть арфа сломана — аккорд еще рыдает».Потерянный мир Георгия Иванова
ПОТЕРЯННЫЙ МИР ГЕОРГИЯ ИВАНОВА!
В мир он прибыл любимым ребенком 29 октября 1894 года в поместье Студенки Ковенской губернии. Подрастающему сыну отец, генерал, подарил остров на одном из прудов поместья, выстроил крепость «Юрочкин форт», где, подобно Петру Первому, у мальчика было свое «потешное войско» из дворовых ребятишек и собственный флот — большой, на плаву, игрушечный крейсер. Безоблачное детство окончилось, когда отца не стало. Самостоятельная жизнь в Петербурге, обучение в Кадетском корпусе.
Именно там начал он писать стихи. В одном из ранних стихотворений пятнадцатилетнего юноши есть такие строки: «Когда светла осенняя тревога в румянце туч и шорохе листов, так сладостно и просто верить в Бога, в спокойный труд и свой домашний кров…», строки, обозначившие тему будущего большого русского поэта — Георгия Иванова.
Он оставляет кадетский корпус, занимается только литературой. Выпускает первые книги стихов, его поэзия обращает на себя внимание уже известных поэтов — Игоря Северянина, Николая Гумилева. Георгий Иванов становится членом «Цеха поэтов», встречает любовь всей своей жизни — поэтессу Ирину Одоевцеву. Счастливая пора!
Вновь с тобою рядом лежа Я вдыхаю нежный запах Тела, пахнущего морем И миндальным молоком. Вновь с тобою радом лежа С легким головокруженьем Я заглядываю в очи Зеленей морской воды. Влажные целую губы, Теплую целую кожу, И глаза мои ослепли В темном золоте волос. Словно я лежу, обласкан Рыжими лучами солнца, На морском песке, и ветер Пахнет горьким миндалем.Увы, счастье кончилось с приходом Первой мировой войны.
Замело тебя, счастье, снегами, Унесло на столетья назад, Затоптало тебя сапогами Отступающих в вечность солдат. Только в сумраке Нового года Белой музыки бьется крыло: — Я надежда, я жизнь, я свобода, Но снегами меня замело.