Под музыку русского слова

Харламова Ольга

* * *

Зима идет своим порядком — Опять снежок. Еще должок. И гадко в этом мире гадком Жевать вчерашний пирожок. И в этом мире, слишком узком, Где все — потеря и урон, Считать себя с чего-то русским, Читать стихи, считать ворон. Разнежась, радоваться маю, Когда растаяла зима… О, Господи, не понимаю, Как все мы, не сойдя с ума, Встаем-ложимся, щеки бреем, Гуляем или пьем-едим, О прошлом-будущем жалеем, А

душу все не продадим, Вот эту вянущую душку — За гривенник, копейку, грош. Дороговато? — За полушку! Бери бесплатно! — Не берешь?

* * *

По улицам рассеянно мы бродим, На женщин смотрим и в кафе сидим, Но настоящих слов мы не находим, А приблизительных мы больше не хотим. И что же делать? В Петербург вернуться? Влюбиться? Или Опера взорвать? Иль просто — лечь в холодную кровать, Закрыть глаза и больше не проснуться.

Безысходность! В то время, когда он популярен как никто, задействован — он пишет критические статьи, новеллы, мемуары — все это, наверное, хорошая литература, но поэтические его строки бьют прямо в сердце, с такой силой он выражает чувства, которые в той или иной степени испытывают русские люди, оторванные от России. Романс Александра Вертинского на стихи Георгия Иванова становится своеобразным гимном всей русской эмиграции.

Над розовым морем вставала луна. Во льду зеленела бутылка вина. И томно кружились влюбленные пары Под жалобный рокот гавайской гитары. — Послушай! О, как это было давно, Такое же море и то же вино… Мне кажется, будто и музыка та же… Послушай, послушай — мне кажется даже… — Нет! Вы ошибаетесь, друг дорогой. Мы жили тогда на планете другой. И слишком устали, и слишком мы стары Для этого вальса и этой гитары.

* * *

Меня уносит океан То к Петербургу, то к Парижу. В ушах тимпан, в глазах туман, Сквозь них я слушаю и вижу — Сияет соловьями ночь, И звезды, как снежинки, тают, И души — им нельзя помочь — Со стоном улетают прочь, Со стоном в вечность улетают.

* * *

Остановиться на мгновенье, Взглянуть на Сену и дома, Испытывая вдохновенье, Почти сводящее с ума. Оно никак не воплотится, Но через годы и века Такой же луч зазолотится Сквозь гаснущие облака, Сливая счастье и страданье В неясной прелести земной… И это будет оправданье Всего, погубленного мной.

* * *

Повторяются дождик и снег, Повторяются нежность и грусть, То, что знает любой человек, Что известно ему наизусть. И сквозь призраки русских берез Левитановски ясный покой Повторяет все тот же вопрос: «Как дошел ты до жизни такой?»

* * *

Бороться против неизбежности И злой судьбы мне не дано. О, если б мне немного нежности И вид на «Царское» в окно, На солнечную ту аллею, Ту,

по которой ты пришла. Я даже вспоминать не смею, Какой прелестной ты была С большой охапкою сирени, Вся в белом, в белых башмаках, Как за тобой струились тени И ветра ласковый размах Играл твоими волосами И теребил твой черный бант… — Но объясни, что стало с нами И отчего я эмигрант?

Да, вынужденная эмиграция — это совсем не естественный переход личности из одного бытия в другое. Когда свобода собственного душевного строя не может подчиниться сложившимся обстоятельствам и принять свободу чуждого ей внешнего мира, тогда эта личность становится трагической.

Мне весна ничего не сказала — Не могла, может быть, не нашлась. Только в мутном пролете вокзала Мимолетная люстра зажглась. Только кто-то кому-то с перрона Поклонился в ночной синеве, Только слабо блеснула корона На несчастной моей голове.

Георгий Иванов был коронован при жизни, получив титул Короля поэтов эмиграции. Но, судя по всему, для него самого это было слабым утешением.

Было все — и тюрьма, и сума. В обладании полном ума, В обладании полном таланта, С распроклятой судьбой эмигранта Умираю…

Мир, в который вступил он когда-то, перестал для него существовать 10 сентября 1958 года. Последним приютом стало кладбище Сент-Женевьев де Буа под Парижем.

…Над белым кладбищем сирень цветет, Над белым кладбищем заря застыла, И я не вздрогну, если скажут: «Вот Георгия Иванова могила!..»

Прекрасно-жуткие строки, а может быть жутко-прекрасные?

Поэзия — страна вне времени, в эту страну входит поэт, который, помимо умения владеть рифмой и ритмом, обладает способностью вызывать у читателя глубокое душевное переживание, изначально выстраданное им самим. Это — счастье, какой бы злосчастной ни была судьба поэта. Парадокс? Может быть.

* * *

Это звон бубенцов издалека, Это тройки широкий разбег, Это черная музыка Блока На сияющий падает снег. За пределами жизни и мира, В пропастях ледяного эфира Все равно не расстанусь с тобой! И Россия, как белая лира Над засыпанной снегом судьбой.

* * *

Распыленный мильоном мельчайших частиц, В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире, Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц, Я вернусь отраженьем в потерянном мире. И опять в романтическом Летнем саду, В голубой белизне петербургского мая По пустынным аллеям неслышно пройду, Драгоценные плечи твои обнимая.

Территория любви Ольги Харламовой

Звезды яркие горели до зари и горели поцелуев янтари…

Открываю «Толковый словарь» Даля, вчитываюсь в значения слов, проникая в самую их суть. «Территория» — слово латинского происхождения, имеет конкретное материальное значение: «весь объем и простор земли государства». И если, говоря уже поэтическим языком, «любовь — страна» (Ахмадулина), то территория любви — планета Земля.