Под музыку русского слова

Харламова Ольга

В марте 1885 года вышло первое издание стихотворений Семена Надсона, он сообщает в Петербург: «Для меня книга оказалась полезной. Сведя в одно все свои вирши, я ясно увидел, чего мне не хватает. Удастся ли наверстать все это, не знаю. Мне бывает очень тяжело, когда говорят, что я подаю надежды. А вдруг я их не оправдаю. Точно дать слово и не сдержать его».

* * *

Умерла моя муза!.. Недолго она Озаряла мои одинокие дни: Облетели цветы, догорели огни, Непроглядная ночь, как могила, темна!.. Из стихотворения, 1885

В благодатном краю, в Ницце, поэт скучает по России: «Скверная пасха у этих сухопарых французов, ни колоколов, ни наших заутрень!

А заскучал я потому, что меня неудержимо

тянет назад… В самом деле, что я здесь такое, отрезанный ломоть».

* * *

Снова лунная ночь, только лунная ночь на чужбине. Весь облит серебром потонувший в тумане залив; Синих гор полукруг наклонился к цветущей долине И чуть дышит листва кипарисов, и пальм, и олив. Я ушел бы бродить, — и бродить и дышать ароматом, Я б на взморье ушел, где волна за волною шумит, Где спускается берег кремнистым, сверкающим скатом И жемчужная пена каменья его серебрит. Да не тянет меня красота этой чудной природы, Не зовет эта даль, не пьянит этот воздух морской, И как узник в тюрьме жаждет света и жаждет свободы, Так я жажду отчизны, отчизны моей дорогой. Ницца, 1885

После Франции Надсон едет в Швейцарию, но состояние его здоровья не становится лучше, кроме того, заканчиваются деньги. Осенью он возвращается в Петербург.

* * *

Дитя столицы, с юных дней Он полюбил ее движенье, И ленты газовых огней, И шумных улиц оживленье. Он полюбил гранит дворцов И с моря утром ветер влажный, И перезвон колоколов, И пароходов свист протяжный. Он не жалел, что в вышине Так бледно тусклых звезд мерцанье, Что негде проливать весне Своих цветов благоуханье. Что негде птицам распевать, Что всюду взор встречал границы, — Он был поэт и мог летать В своих мечтах быстрее птицы. Он научился находить Везде поэзию — в туманах, В дождях, не устающих лить, В киосках, клумбах и фонтанах Поблекших городских садов, В узорах инея зимою, И в дымке хмурых облаков, Зажженных зимнею зарею… 1884

Вновь любимый город после долгой разлуки, ощущение себя в нем как поэта, литературные вечера, встречи с друзьями — все хорошо, только здоровье не восстанавливается. Им овладевает отчаяние.

Из письма к другу: «Если бы вы знали, что за ужас сознавать, что у вас нет будущего, что даже на месяц вперед нельзя делать планов. Подумайте, ведь я не книгу, не роман читаю, это я сам умираю».

* * *

Надо жить! Вот они, роковые слова! Вот она, роковая задача! Кто над ней не трудился, тоскуя и плача, Чья над ней не ломилась от дум голова?.. 1885

Петербург, Москва, Киев, Ялта — города, в которых он, несмотря на выступления и публикации, имеющие большой успех, чувствует себя больным и несчастным. Еще в одном письме он пишет: «Я съездил в Киев и устроил там блестящий вечер в пользу литературного фонда. Фонд получил чистых 625 рублей, а меня молодежь чуть не разорвала в клочки и на руках вынесла на эстраду. Одним словом, я иду в гору и погибаю от чахотки».

В те годы поэзия Надсона принималась на ура. На его стихи писали романсы, поклонницы и поклонники переписывали себе в альбомы любовную лирику:

«Только утро любви хорошо, Хороши только первые робкие речи, Трепет девственно чистой стыдливой души, Недомолвки и беглые встречи». «Ты разбила мне сердце,

как куклу ребенок, И права, и горда, и довольна собой, Резвый смех твой, как прежде, задорен и звонок, И как ясное небо твой взгляд голубой». «Любви, одной любви! Как нищий подаянья, Как странник, на пути застигнутый грозой, У крова чуждого молящий состраданья, Так я молю любви с тревогой и тоской». «Я долго счастья ждал — и луч его желанный Блеснул мне в сумерках: я счастлив и любим; К чему ж на рубеже земли обетованной Остановился я, как робкий пилигрим?»

Современники попадали под влияние его чарующих строк, его декламации, а когда поэта не стало, образы, созданные им, продолжали волновать сердца и умы, пробуждать мысль.

* * *

Чу, кричит буревестник!.. Крепи паруса! И грозна, и окутана мглою, Буря гневным челом уперлась в небеса И на волны ступила пятою. В ризе туч, озаренная беглым огнем Ярких молний, обвитых вкруг стана, Мощно сыплет она свой рокочущий гром На свинцовый простор океана. Как прекрасен и грозен немой ее лик! Как сильны ее черные крылья! Будь же путник, как враг твой, бесстрашно велик… 1884

Вполне возможно, что Максим Горький был знаком с этим стихотворением, прежде чем написал своего знаменитого «Буревестника».

Смею предположить, что тема женской красоты, трогательно прозвучавшая у Надсона в двух его стихотворениях, написанных в разные годы, но с одним названием — «Дурнушка», была подхвачена и получила развитие в блистательном стихотворении Николая Заболоцкого — «Некрасивая девочка».

ДУРНУШКА

Бедный ребенок — она некрасива! То-то и в школе, и дома она Так не смела, так всегда молчалива, Так не по-детски тиха и грустна! Зло над тобою судьба подшутила: Острою мыслью и чуткой душой Щедро дурнушку она наделила — Не наделила одним — красотой!.. Ах, красота — это страшная сила… 1883 …Пусть гордо не пленит собою Твой образ суетных очей, Но только мысль живой струею В головке билась бы твоей… Из стихотворения «Дурнушка», 1885

В январе 1886 года вышло второе издание стихов Семена Надсона, а в марте — третье. В апреле поэт устраивает еще один вечер в пользу литературного фонда в Киеве, и опять большой успех!

* * *

Наперекор грозе сомнений И тяжким ранам без числа Жизнь пестрой сменой впечатлений Еще покуда мне мила. Еще с любовью бесконечной Я рвусь из душной темноты На каждый отклик человечный, На каждый проблеск красоты. Чужие стоны, скорбь чужая Еще мне близки, как свои… 1886

Из Киева Надсон переезжает в Ялту и вскоре после прибытия получает радостное известие, что Академией наук ему присуждена Пушкинская премия в 500 рублей. Он счастлив и горд.

К сожалению, счастье и несчастье — одновременно. Болезнь продолжает прогрессировать.

* * *

Нет, в этот раз недуг мне не солжет: Я чувствую, как отлетают силы; Смерть надо мной, она стоит и ждет… И я — на рубеже могилы… 1886