Под музыку Вивальди

Величанский Александр

«Пропаганды гной ли, бомбы…»

Пропаганды гной ли, бомбы, ампул ли напалм, как инверсии в любовных сопряженьях – нам столь привычных компанейски — или негде? или не с кем? — пухнут города — или некогда?

«Облик ли, душа ль из слов, не…»

Облик ли, душа ль из слов, не проясненных в ней человек куда условней, относительней, нежли тот язык, на коем говорят о нем иногда…

но будь покоен — редко: днем с огнем.

«А на улице-тихоне…»

А на улице-тихоне — покупатели, дети, патрули в законе, тот же дом вдали, что и рядом, те же моды прячут женщин тук… Даже странно, что погода изменилась вдруг.

«Сердце суть насос из мышц и…»

Сердце суть насос из мышц и клапанов и т. д. – качает кровь и мысли, коих в темноте удивляться надоело — МОЗГ НА ВСЕ ГОТОВ. Лишь душа – сей призрак тела — состоит из слов.

«Вопросил приятель в раже…»

Вопросил приятель в раже литра на двоих: «Чья же все ж страна-пропажа — наша или их?» — Их охрана и острастка, страх, как у ворья. Наши – страсть и страха ряска. А страна – ничья.

«Снег завесил угасанье…»

Снег завесил угасанье дачного денька. Станцией и небесами пахло. Вспомни-ка: сумерки и снег сгущали ощущение — будто все еще в начале, все еще вчерне.

«Но в стране такой ничейной…»

Но в стране такой ничейной, чтоб не стать частицей черни, знаком плюс иль знаком минус похваляясь – здесь, на вынос ли – в земле ничьей, чтобы слиться с ней, путь единый вем: трудно быть никем.

«Из сторожки душной мы с ней…»

Из сторожки душной мы с ней вышли в душный мраз. (Я принес собакам миску хлебной тюри). Нас обступила ночь окрестных пустырей, и ты сорняки рвала над настом снежным, как цветы.

«Не была, а показалась…»

Не была, а показалась щек твоих святая впалость, полыханье глаз — весь твой экс-экстаз. Днесь иному жришь экстазу. Чтением и я не разу писем твоих пыл — зря не охладил.

«Сгоряча и на крылечко…»

Сгоряча и на крылечко ночью выйти – вах! — в небе – звезд! в ущелье – речки горный грохот – страх! — воздуха рвануть ноздрею, и перил дойдя, выплеснуть вместе с водою грязное – дитя.

(Цитата)

О, трепещут ми (мне) уди (члены), всеми бо сотворих

вину: отчима (я) взираяй, у — шима слышай (и) языком злая (я) глаго — ляй, всего себе геенне (я) придаяй – о!

«Мозг горазд. Душа кривая…»

Мозг горазд. Душа кривая, ничего не прозревая, тлением живет аминокислот. Нечего иль поздно ждать, но мой угрюмый стих в их глаза глядится жадно, в эти студни их.

«Речи почву под ногами…»

Речи почву под ногами шатко обретя, вечность – памяти комками чует ли дитя? Так не ведал войн ли, розни волевой финал, что того, что начиналось, ни — кто не начинал.

«Непричастность к речи вязкой…»

Непричастность к речи вязкой — дар. Голосовые связки не связуют звук с провещавшим вдруг: так заблещет влагой линий тело лепестка — из воды, безмозглой глины, скудного песка.

«За грехи себя карая…»

За грехи себя карая, как из познанного рая (рай был глуп и вял) сам себя изгнал лирик из своих напевов, и остался в них беспризорный призрак Евы — совести двойник.

«Грех судить эгоцентриста…»

Грех судить эгоцентриста так он богодан: у него с собою чистый, истовый роман. Самотяготенья сила цельности ли род? Для горбатого могила — горб навыворот.

«Пепел влас ли, нос ли, брови ль…»

Пепел влас ли, нос ли, брови ль — чуть полупрозрачный профиль — месяца топаз на заре. А фас: переполнены печально взглядом очи. От молчанья чуть припухла рта точная черта.

«Смолкла семиструнна лира…»

Смолкла семиструнна лира. Занавес упал. Погребение кумира. Холм цветочный ал. Средь еще живых несметной в полутьме толпы — вспышки магния – как смертной вспышки пустоты.

«Крупноблочен монолитный…»

Крупноблочен монолитный сахар-рафинад зданий. Ал желто-блакитный меж домов закат, если не лилов… и если на него глядеть — ясно: мы не будем вместе ни с тобой, ни впредь.

«Ты бесследнее тех пеших…»

Ты бесследнее тех пеших вод, бесследней, чем тот песок, что так заслежен неизвестно кем, ты бесследнее досады ль, злобы ли, но ад в том, что ты бесследней самых сладостных услад.