Под наживкой скрывается крючок
Шрифт:
Он уставился в стену так, словно смотрел в окно, представляя, как автозак едет по заснеженной Москве. Юрий не любил этот город, так же, как и родной прибалтийский городок, где прошло детство. Но он не привязался и к душной Никосии. Ненавидел Джека с его серыми пронзительными глазами и тошнотворным перстнем, словно он сделал его из закаменевшего глаза своего врага…
Полюбился ему только Лиссабон с его дождливой погодой, с могучим Атлантическим океаном, дышавшим влажно и свежо, чувствовавшимся на каждой улочке старинного города; бело-голубые тона изразцов на
«Это, наверное, как первая любовь, — подумал Юрий и тут же почувствовал, как чернота напоминания о любви заливает все внутри. — Тамара тоже была такой любовью. Но она предала.
Оттолкнула меня, и тогда я чуть было не вскрыл вены. Однако она играла мной еще много лет и бросила теперь, когда так нужна ее поддержка. А ведь я все делал для нее и детей».
Юрий услышал громкий автомобильный гудок и шум снаружи. Резкий удар кинул его вперед, он катался, переворачивался. Раздавался омерзительный скрежет. Выставив вперед руки в наручниках, Дедов пытался закрыть голову, но автозак кидало по безумной траектории.
Он сильно ушибся, несколько раз ударился головой, чувствуя, что рот полон крови. Правое запястье явно выбило в жесткой фиксации наручников. Затем мерзко хрустнул локоть, болело бедро. Юрий отключился ненадолго…
Очнулся от боли. Кто-то стонал неподалеку. Дедов скосил глаза и увидел лужу крови, вытекающую из-под дверцы, за которой был конвойный. Ее пробило чем-то так, что в щель можно было протиснуться в помещение, где был конвоир.
Мысли толкались вяло. Не хватало сил встать. И Юрий ожидал, что вот сейчас раздастся выстрел.
«Хорошо бы сразу», — подумал он.
Не было сомнений, что это обещания уголовников воплощаются в жизнь. На автозак совершено нападение. Сейчас убьют и его, и, наверное, конвой, и шофера, чтобы не оставлять свидетелей.
С трудом чуть повернув голову, которая тут же отозвалась резким кружением и тошнотой, он разглядел, что внешняя дверь автозака выбита, и через нее видно покореженную массивную ограду набережной. Врезавшаяся в ограду, дымилась «тойота». С ней, по-видимому, и столкнулся автозак. На лобовом стекле, покрытом сетью трещин, но не выпавшем, красные брызги веером.
«Набережная Яузы», — лениво подумал Юрий.
Секунды шли, сливались в минуты, а никто не подходил, даже зеваки. Дедову пришло в голову, что, может, сейчас и не убьют. Запугивают. Но действительно и в «Лефортово» достанут. Жить там и ждать каждый день смерти, как казни?
Он попытался встать.
— Лежать, — прерывающимся голосом простонал конвойный. Он видел, что дверь открыта, но сам, с пробитой железкой грудью, пошевелиться не мог. Только постанывал. Судя по тому, что не появились ни шофер, ни другой конвоир, — они или зажаты в кабине, или мертвы. — Сейчас гаишники… Не вздумай… пристрелят… — захлебывался наполнявшей рот кровью конвойный. — Я стрелять буду…
— Стреляй, — каким-то просительным тоном сказал Дедов.
Он все-таки встал, попытался открыть дверцу. Ее перекосило, щель была маленькая и мешала протиснуться железка, упершаяся в дверь. Юрий услышал сигнальные сирены — милиция? «Скорая»?
Поняв, что другого шанса не будет, поднатужившись, он пролез в дверь, глубоко распарывая кожу на руках и ногах. Куртка трещала, оставляя обрывки на проволоке. Юрий хотел взять пистолет у конвойного, но пистолет был в кобуре за спиной, и раненый придавливал его всем телом.
«Если наклонюсь, потеряю сознание», — подумал Дедов как во сне, слыша приближение машин милиции. Они сигналили оглушительно.
Выбитая при столкновении дверца, смятая гармошкой, висела на одной петле. Юрий посмотрел вниз. Высоко, ступенек нет. Он чуть присел и спрыгнул. Завалился набок и потерял сознание на несколько секунд. Тут же открыл глаза и обнаружил, что на лицо падают редкие снежинки. Юрий видел серое небо, не в клетку. Лежал на снегу, размятом колесами в грязную кашицу, прямо на дороге.
Еще несколько минут, и его запихнут в милицейскую машину или в «скорую», а после в тюремную больницу, а после…
«Да не будет уже никакого после!» Юрий собрал все силы и, покачиваясь, пошел, ускоряясь, к пролому в ограждении набережной, где все сильнее дымила протаранившая автозак машина. Дедов торопился. Уже кто-то кричал за спиной, но он не различал слов. То ли «стой!», то ли «стреляй!»
«Вода, наверное, холодная», — это последнее о чем подумал Юрий Дедов…
Ермилов ехал на служебном микроавтобусе уже по загородному шоссе. У него в папке лежала санкция на обыск дома, где все еще жил Граевский.
Правильно, что не стал тогда его выгонять с дачи, — размышлял Олег, глядя на мелькающий за окном голый лес с темно-зелеными вкраплениями старых елей. Снег лежал огромными валами вдоль дороги. — Вспугнул бы. А так он спокоен, и все цацки небось при нем. Сегодня Дедов обоснуется в «Лефортово» и со спокойной душой мне сдаст Граевского. Покупал-то драгоценности Иван Лукич на свои кровные, а квитанции — у Юрия Леонидовича. Сделаем Граевскому козью морду. Изымем, и дело с концом, и с его собственной дачи погоним. Это для начала, а там, глядишь, Дедов еще для чего созреет. Намекал же на вице-премьера и зам министра финансов…
Когда Олег начал подремывать от тепла в салоне и покачиваний микроавтобуса, зазвонил мобильный.
Полковник слушал молча, с закаменевшим лицом.
— Понял, сейчас приеду… — И обратился к шоферу: — Дима, разворачивайся!
— Товарищ полковник, так я…
— Поворачивай! — Ермилов выругался. Помолчав минуту, понаблюдал, как Дима выкручивает руль, переезжая на встречку, и сказал: — Извини, Дим. Но давай побыстрее.
Оперативники в эту перепалку не вмешивались. Только когда уже подъезжали к Москве, один из них басом произнес, ни к кому не обращаясь: