Под одной крышей
Шрифт:
Я прижимаю ладони к глазам. Может, я и есть та самая сволочь. Или, по крайней мере, одна из них. Боже. О Боже.
— Я… — Я ломаю голову в поисках того, что сказать, и ничего не нахожу. Потом какая-то плотина внутри меня прорвалась, и слова вырвались наружу. — Хелена была моей семьей. Я знаю, что ты не ладишь со своей семьей, и… может быть, ты ненавидел её, я не знаю. Конечно, она могла быть очень сварливой и любопытной, но она… она любила меня. И она была единственным настоящим домом, который у меня когда-либо был. — Я осмеливаюсь взглянуть на Лиама, наполовину ожидая насмешки. Язвительного комментария о Хелене, который заставит меня снова захотеть ударить его. Но он смотрит на меня, внимательно, и я заставляю себя отвести взгляд и продолжить, прежде чем я успею передумать. — Я думаю, она знала это. Я думаю, может быть, поэтому она оставила мне этот дом, чтобы у меня было что-то вроде… чего-то. Даже после того, как её не станет. — Мой голос срывается на последнем слове, и теперь я плачу. Не так как я рыдала, как при просмотре "Короля Льва" или первых десяти минут "Вверх", а тихие, редкие, непримиримые слезы, которые я не надеюсь остановить. — Я знаю, что ты, вероятно, видишь во мне какого-то… пролетарского узурпатора, который пришел, чтобы завладеть твоим семейным состоянием, и поверь мне, я понимаю это. — Я вытираю щеку тыльной стороной ладони. Мой голос быстро теряет тепло. — Но ты должен понять, что пока ты живешь здесь, потому что пытаешься доказать какую-то свою точку зрения, или для какого-то соревнования, эта груда кирпичей значит для меня весь мир, и…
— Я не ненавидел Хелену.
Я удивленно поднимаю глаза. — Что?
— Я не ненавидел Хелену. — Он смотрит на свой наполовину приготовленный омлет, всё ещё шипящий на плите.
— О.
— Каждое лето она уезжала из Калифорнии на несколько недель. Как ты думаешь, куда она уезжала?
— Я… она просто говорила, что проводит лето с семьей. Я всегда думала, что…
— Сюда, Мара. Она приезжала сюда. Спала в комнате рядом с твоей. — Голос Лиама звучит резко, но выражение его лица смягчается, чего я никогда раньше не видела. Слабая улыбка. — Она утверждала, что проверяла мои планы по загрязнению мира. В основном, она пилила меня по поводу моего жизненного выбора в перерывах между встречами со старыми друзьями. И частенько надирала мне задницу в шахматы. — Он хмурится. — Я уверен, что она жульничала, но я никогда не мог этого доказать.
— Я… — Должно быть, он всё это выдумал. Конечно. — Она никогда не упоминала тебя.
Его бровь приподнимается. — Она никогда не упоминала тебя. И всё же ты была в её завещании.
— Но… Но, подожди. Подожди минутку. На похоронах… Я думала, ты не ладишь со своей семьей?
— О, нет. Они претенциозные, осуждающие, перформативные засранцы — и я цитирую Хелену. Но она была другой, и я с ней ладил. Я заботился о ней. Очень. — Он прочищает горло. — Я не знаю, с чего ты взяла, что я не заботился.
— Ну, то, что ты не пришел на похороны, одурачило меня.
— Зная Хелену, думаешь, ей было бы не всё равно?
Я думаю о своем втором курсе. Однажды я организовала небольшую вечеринку-сюрприз на день рождения Хелены в отделе, а она просто… ушла. В буквальном смысле. Мы закричали "Сюрприз!" и бросили горсть воздушных шаров. Хелена одарила нас язвительным взглядом, вошла в комнату, отрезала кусок своего праздничного торта, пока мы молча смотрели на неё, а потом ушла в свой кабинет, чтобы съесть его в одиночестве. Она заперлась там… — Окей. Это хороший аргумент.
Лиам кивает.
— Ты знаешь, почему она оставила мне дом?
— Не знаю. Сначала я решил, что это был какой-то розыгрыш. Одна из её хаотичных игр с властью. Например, когда она заставляла тебя смотреть с ней старые сериалы?
— Боже, она всегда выбирала…
— "Сумеречную зону". Даже если она уже знала все поворотные концовки. — Он закатывает глаза. Затем выражение его лица меняется. — Я не знал, что её здоровье так ухудшилось. Я позвонил ей за два дня до смерти, ровно за два дня, и она сказала мне… Я не должен был ей верить.
Моё сердце замирает. Я была там. Я знаю, о каком именно разговоре говорит Лиам, потому что слышала его со стороны Хелены. То, как она отвечала на вопросы и сводила к минимуму опасения человека по ту сторону линии. Она лгала в течение часа болтовни — было очевидно, что она рада звонку, но она не была честна в том, насколько всё стало плохо, и мне было не по себе от этого обмана. Но, опять же, она так поступала со всеми. Она поступила бы так же и со мной, если бы я не возила её на приемы к врачам.
— Я бы хотел, чтобы она позволила мне быть там. — Тон Лиама безличен, но я слышу невысказанное. Как больно, должно быть, было оставаться в неведении. — Но она не разрешила, и это было её решение. Точно так же, как оставить тебе дом было её решением, и… Я не рад этому. Я не понимаю этого. Но я принимаю это. Или, по крайней мере, пытаюсь.
Впервые я понимаю, каким должно было быть моё прибытие в Вашингтон с точки зрения Лиама: девушка, о которой он даже не слышал, девушка, которая имела честь быть с Хеленой в последние дни её жизни, внезапно появляется и насильно втискивается в его дом. В его жизнь. В то время как он пытался смириться со своей потерей и оплакивал единственного близкого родственника.
Может быть, он вел себя как мудак. Может быть, он никогда не был мне рад или не был особенно мил, но ему было больно, как и мне, и…
Какая полная неразбериха. Какой тупой идиоткой я была.
— Я… Я сожалею о том, что я сказала раньше. Я не имела в виду ничего из этого. Я тебя совсем не знаю, и… — Я запнулась, не зная, как продолжить.
Лиам жестко кивает. — Мне тоже жаль.
Мы остаемся там, в тишине, в течение долгих мгновений. Если я сейчас вернусь в свою комнату, Лиам закажет пиццу, и я смогу заснуть, не разыскивая свои беруши. Я почти ухожу, чтобы так и сделать, но тут мне что-то приходит в голову — всё могло бы быть лучше. Я могу быть лучше. — Может быть, можно заключить… своего рода перемирие?
Он поднимает одну бровь. — Перемирие.
— Да. Я имею в виду… Я могла бы… Думаю, я могла бы перестать поднимать температуру до 25 градусов, как только ты отвернешься. Надень свитер, вместо этого.
— 25 градусов?
— Я ученая. Мы не используем Фаренгейт, так как это нелепая шкала и… — Он смотрит на меня с выражением, которое я не могу расшифровать, поэтому я быстро меняю тему. — И, наверное, я могла бы отказаться от диснеевских саундтреков?
— Могла?
— Да.
— Даже от "Русалочки"?
— Да.
— А как насчет Моаны?
— Лиам, я очень стараюсь. Если бы ты мог, пожалуйста… — Я уже готова выбежать из кухни, когда понимаю, что он на самом деле улыбается. Ну, вроде того. Своими глазами. Боже мой, это была шутка? Он шутит? — Ты не такой смешной, как ты думаешь.
Он кивает и молчит минуту или две. Затем, — Саундтреки Диснея не так уж плохи. — В его голосе звучит боль. — И я тоже постараюсь быть лучше. Я буду поливать твои растения, когда тебя не будет в городе и они вот-вот погибнут. — Я знала, что он специально дал моему огурцу умереть. Я знала это. — И, возможно, я сделаю сэндвич на ужин, если проголодаюсь после полуночи.