Под солнцем тропиков. День Ромэна
Шрифт:
Переходим к следующему рисунку. Я выучился и вернулся к своему племени 16-летним здоровенным балбесом, буйным и непокорным. Уже тогда я стал восставать против идиотских и косных обычаев нашего племени и учил молодежь отвечать на насилия белокожих ножом, бумерангом и ядом. В благодарность за мое поведение и учение старики изобразили меня здесь в виде громадной змеи с пустой головой…
Дальше — новый перерыв, еще не ограниченный никаким рисунком: не успели старички. Я бежал из общины, пробыв в ней полгода, и предался скитальчеству по всему миру. В Лондоне я окончил университет по курсу юридических наук. В Берлине слушал лекции по социологии. В Париже работал в организации анархистов… Трудно передать все это графически, а следует… в назидание потомству. Поставлю это время под знаком науки, к которой я рвался, и бомбы, которой взрывал тучные животы.
Бамбар-биу нарисовал змейку, вкушающую из чаши мудрости, и бомбу, осколками распарывающую чье-то брюхо.
— Новый период. 19 лет. Империалистическая бойня. Мне за кого драться? За Англию? Хо… За Германию? — плевать хочу на страну социал-предателей… За Россию? — там гуляла царская нагайка… В бойне не хочу участвовать. Заявляю об этом открыто республиканскому правительству Франции, где я в то время нахожусь. Каторга в Кайене. Милое местечко на берегу Атлантического океана в Южной Америке. Адская жара, изнурительная лихорадка, железо на ногах, работа — 10 часов в день по пояс в воде, кишащей гадами, тучи мух и москитов; отвратительная кормежка, квартира — каменная клетка. Гибли каторжане, как мухи. Но я, Бамбар-биу, житель тропиков, шестикровный, чувствую себя сносно.
На хлебах радушной республики пробыл два года. Поправился, — кожа да кости. Когда сняли колодки — за добрый нрав, — к праотцам двух надзирателей. Бежал через джунгли: змеи, дикие звери, мухи-«тигры», отравляющие миазмы болот, солнце, как расплавленный свинец. Но я, Белый Удав, слопал все, не подавился. Добрался до Венецуэлы. Пароход и — снова Франция… За даровые хлеба расплатился по-царски. Не люблю хвастать, но Париж — Париж золота, бриллиантов и шампанского — трепетал при одном моем имени, а имя — цифра, унаследованная от каторги — «1111» — мой номер на рукаве, отличающий меня от остальных 1.500 каторжников. Отмечу сейчас, чтобы не забыть, этот период знаком числа.
На чуринге рядом с чашей мудрости и бомбой появился зловещий частокол «1111».
Кое-как дотянул до конца войны, не угодив на новые даровые хлеба. Грянула в России революция. Я там с первых месяцев ее. Здесь знаю, за кого нужно драться, здесь не отказываюсь от винтовки… Я — рядовой красноармеец, «ходя», как прозвали меня товарищи за косые мои глаза. Я исколесил Россию на стоптанных английских «танках» из конца в конец. Бил Каледина, Корнилова, Деникина. Был у Перекопа, съедаемый вшами. Дрался с англичанами в Архангельске. Лупил Юденича под Ленинградом… Стоп, пионер! Штык и знамя с серпом и молотом пусть украшают чурингу…
Новый период. Разбит враг. От Ресефесерии к чертовым бабушкам катится… Период зализывания ран и восстановления разрушенного в буре. Я учусь свежему опыту русской революции, и учусь русскому языку — языку Великого Октября. Три года, как три мига, три ярких мига, незабываемых. Понял я, дуропляс, свое заблуждение: революции с кондачка не делаются. Мое бунтарство среди соплеменников — ребячество глупое…
Но, пионер, трудно обуздать нетерпеливую натуру, страждущую к тому же за кровь своего народа… Я снова в Австралии. Месяцем раньше тебя, пионер, прибыл. Начал с того, что навестил австралийскую коммунистическую партию. Разошелся я с ней, пионер, по некоторым вопросам. Неистовствует во мне смешанная кровь. Сознаюсь. Не прав я по-ленински, знаю… Террор, кровавый страшный террор исповедую я для тех, кто ведет мой народ к верному угасанию… Я не могу ждать, не в моей натуре это, когда через 5-10 лет придет мировая революция… Я терроризировал Париж в два месяца. В Париже три миллиона жителей, во всей Австралии — 5 с половиной… Лишь на два с половиной миллиона больше. Понимаешь выводы, мальчик?
— Отмечай на чуринге, что нужно, — сказал пионер, не имея на лице сочувствия.
— Еще одну бомбу нарисую, — сказал Бамбар-биу, с трудом подавляя болезненную судорогу губ.
— Еще что ты делал? — строго спросил пионер.
— О! — Бамбар-биу слабо улыбнулся. — Это ты одобришь. Я готовился к тому (когда ты прибыл), чтобы начать просветительную работу среди своего народа. Я думал начать с общины Ковровых Змей и постепенно расширить масштаб. Мне кое-что мешало, теперь этого нет… Твое прибытие, о пионер, открыло новую эру…
— Говори об эре.
— Потом, после. В пути. Пойдем немного закусим, да завалимся на боковую. Выступим с заходом солнца.
7. Как насаждалась европейская культура в Австралии
Когда местность Окнаникилла — обиталище змей и ящеров — осталась позади и на сотни километров раскинулась впереди зелено-бурая степь, прерываемая солончаковыми топями и озерами, Бамбар-биу начал свой «рассказ об эре». Стояла ночь, и при лунном свете белые солонцеватые налеты на местах иссохших озер блестели точно снежные полянки в далекой России в конце весны.
— Дурно ли, хорошо ли мы жили до прихода европейцев, но мы жили, не зная насилия, ни грабежа, ни рабства, ни зловещего вымирания. Правда, в развитии своем мы стояли на мертвой точке. Правда, численности своего народа мы не увеличивали, мудро регулируя эту численность из боязни голода периодическими умерщвлениями новорожденных. Последнее практикуется и поныне… И вместе с тем мы были веселы, здоровы, свободны.
Мы знали белокожих до основания первых колоний, до знаменитого 1778 года. Корабли, потерпевшие крушение у австралийских берегов, снабжали нас изредка белыми людьми. Тогда же была завезена к нам собака, которая, расплодившись и одичав, теперь гуляет стаями злых динго по нашему материку. Мы принимали белых в свои общины, мы им оказывали почести, как духам, по некультурности своей воображая, что пришельцы — эти необычайные существа с белой кожей — являются нашими предками, сошедшими с неба или покинувшими недра земли. Не один белокожий мирно кончил свою жизнь в наших шалашах, дожив до глубокой старости в почете и уважении.
К нам заезжали и по доброй воле белые путешественники. Они жили среди нас в полном довольстве неделями и месяцами, а уехав, распространяли в виде благодарности по Европе басни об «австралийских обезьянах, таких миролюбивых, таких человекообразных, хотя и голых». Достославный путешественник Кук тоже соблаговолил посетить нас, и это ему принадлежит высокая честь — подать блестящую мысль английскому правительству об использовании Австралии в качестве подходящего места для ссылки и каторги.
Кук бросил семя на благодарную почву. Семя взошло и дало пышный цвет, этот цветок мы до сих нор нюхаем, вспоминая Кука со слезами… С 1778 года Австралия начинает заселяться преступным сбродом, собранным со всех концов великой Британии. Чарльз Брумлей по прозванию «Чарли кому-то крышка» — знаменитый предок нынешнего шкуродера — прибыл к нам в числе первых. Колонисты, не откладывая дела в долгий ящик, тотчас широко развернули культурно-просветительную деятельность среди темного духом и кожей туземного населения.
Не буду говорить о том, как они отбирали у нас лучшие земли, ни о том, как они стали истреблять наших животных — кенгуру и эму, — истреблять тысячами и десятками тысяч, сначала ради развлечения — охоты, затем из соображений более разумных: наши животные, травоядные животные, поедали на лугах траву, предназначенную белыми для своего скота. Конечно. Что такое «жалкая австралийская обезьяна» в сравнении, скажем, с коровой?! Колонистов мало трогало то обстоятельство, что «австралийские обезьяны» питались по преимуществу мясом кенгуру и эму.