Под созвездием Южного Креста
Шрифт:
Тони не сразу поняла, что в соседней комнате кто-то появился. Вероятно, пришла Соня — посмотреть, как она выглядит. Тряхнув головой, подхватив одной рукой пышную юбку, Тони заспешила в спальню — и застыла на месте с бьющимся сердцем, услышав голос не Сони, а Берна.
— Мама, ты здесь? — В его тоне слышались теплота, небрежность и легкий оттенок нетерпения. — Я только что вспомнил, мы не…
Он не договорил. Увидев перед собой прелестное создание, он буквально остолбенел от неожиданности.
— Берн! — Едва не столкнувшись с ним, Тони вздрогнула и покачнулась, словно цветок лилии на длинном
— Извини, я искал маму. — Он хотел произнести это непринужденно, а получилось резко, почти грубо. Ничего, так даже лучше, успокоил себя Берн. Для них обоих.
— Соня сказала, что у нее дела. — Тони еле перевела дыхание, чувствуя легкое головокружение под взглядом его искристых глаз. — Я примеряю платье, в котором буду на свадьбе.
— Это я вижу.
С минуту он молча разглядывал ее. Разумеется, он видел этот наряд в тот день, когда его привезли, и потом на чердаке, где его повесили на длинную балку. А еще раньше Кейт и Соня показывали ему множество образцов тканей, одна лучше другой, ища его одобрения, как будто он что-то не одобрил бы: все, чего хотела его сестра для своей свадьбы, он готов был ей подарить. Но в памяти остались лишь яркие краски, роскошные ткани. Теперь же перед ним стояла Антуанетта Стритон, юная женщина, которую он знал с детства, ослепительно красивая. Ее безупречная кожа словно светилась изнутри, источая свежий аромат жасмина. На лице играли нежные оттенки, золотисто-кремовые, слегка розоватые, а глаза — темно-синие с фиалковым отливом. Ее красота проникла ему в самое сердце, заставила кровь быстрее струиться в жилах. Как хороши ее обнаженные плечи и полукружья грудей, выступающие из декольте, а особенно ложбинка между ними, видная в вырезе в форме сердца!
— Ты потрясающе выглядишь, — сказал он низким, слегка охрипшим голосом и, взяв волнистую прядь ее волос, погладил ее. — Ты самая красивая женщина из всех, кого мне довелось видеть. — В его тоне появилась легкая ирония. — Прямо героиня поэтических произведений, романтических легенд. Рапунцель, Беатрис, леди из Шалотта…
Что бы он ни говорил, как бы ни мучил ее, невозможно вообразить, что он действительно желает ее. Что она прочтет в его глазах?
— Рада, что платье тебе нравится, — сдавленно произнесла Тони, нервы у нее натянулись, словно струны.
— Мне нравишься ты. — Его глаза обежали ее волосы, лицо, губы, шею, грудь…
— Почему ж тогда ты откровенно противишься этому?
— Привык защищать свою холостяцкую свободу.
— Понятно. — Его пристальный взгляд начинал ее нервировать, но она не отвела глаз. — У тебя двойственность в характере. Я все время ее чувствую.
— Я не могу сблизиться с тобой, моя милая Антуанетта. Даже ненадолго.
— Однако твоя решимость постоянно подвергается испытаниям.
Его губы дрогнули в иронической усмешке.
— Мы оба это знаем.
— Хочу, чтобы ты понял: я женщина. — Подняв руки, она покружилась, словно приглашала полюбоваться собой.
— Ты играешь с огнем, Тони, — предостерегающе заметил он. — А огонь обжигает.
— Я знаю, — ответила она. — Но меня все равно к нему тянет.
— В твоих словах чувствуется обреченность. Она подошла очень близко, присела в реверансе.
— В судьбу ты не веришь? Кажется, начал верить!
— Где-то
— Конечно, чтобы придать смысл нашей жизни, не бояться идти навстречу приключениям, стремиться к осуществлению честолюбивых замыслов, принимать вызов, который бросает нам жизнь.
— Антуанетта, тебе не удастся бросить мне вызов.
Она умолкла, словно признав его правоту.
— Нет, разумеется, не удастся. Мне хорошо известно, каким несчастьем заканчивается неразделенная страсть. — Она хотела проскользнуть мимо него, боясь, что вот-вот расплачется, но в последний момент он схватил ее за руку и крепко прижал к себе, будто стремился унять сотрясавшую ее тело дрожь. Его высокая худощавая фигура была заряжена такой энергией, словно им двигала какая-то внешняя сила.
Сдавленный крик вырвался из груди Тони — смесь страха и сильного возбуждения. Невероятно трудно бороться с влечением! Не успела она опомниться, как его губы прижались к ее с такой силой, что она едва могла дышать. Сердце ее громко колотилось — Берн слышал в ушах его стук. Никогда еще он не испытывал подобного всепоглощающего наслаждения, источник которого все время находился рядом, томясь в ожидании. Его язык раздвинул ее губы, проник во влажную глубину рта. Аромат жасмина кружил голову, его источало ее тело. Жажда обладания росла так быстро, что казалось, его уже ничто не сможет остановить. Словно яркая красная вспышка. Красное — означает страсть. Красное — означает опасность.
— Разве не говорится, что лучший способ избежать искушения — поддаться ему? — Он оторвался от ее губ, его глаза сверкнули. Тони стояла, как завороженная, без движения, не в силах ответить. Он слегка потряс ее за плечи: — Тони? — И погладил по щеке.
— Что? — еле слышно пролепетала она.
— Я не хотел… Так получилось. Но я могу остановиться. — В его голосе зазвучала привычная твердость.
Боль пронзила ее сердце.
— Почему ты так жесток?
— Жесток? — Берн смотрел на нее со смешанным чувством гнева, раскаяния, желания. Все эти противоречивые эмоции боролись в нем, отражаясь на смуглом лице. — Я пытаюсь удержать контроль над ситуацией. Пока ты не готова…
— Просто не знаю, как ты мог такое сказать! — возразила она.
— Я так думаю.
— Значит, ты разрываешься между желанием дать волю своим чувствам и оттолкнуть меня, чтобы не сорваться в пропасть? — В ее глазах стояли слезы.
— Именно это меня и беспокоит: пропасть, в которую мы можем сорваться. Ты тоже должна бояться.
— Можно я пойду, Берн? Мне надо идти, — взмолилась Тони.
Она выглядела такой юной, от ее красоты дух захватывало! Берн заговорил с нескрываемой страстью:
— Я не причиню тебе зла.
— Уже причинил.
— От души надеюсь, что нет, — с искренним чувством сказал он.
— Не беспокойся. — Гордость заставила ее поднять голову. — Скоро я покину твою территорию. В Париже мне нравится гораздо больше.
— Ты никогда не научишься убедительно лгать.
— Я здесь чужая. — Она горестно покачала головой, светлые волосы, обрамлявшие разрумянившееся лицо, всколыхнулись. — Мне негде голову приклонить.
Правда, заключенная в этом безыскусном признании, поразила его.