Подари мне себя до боли
Шрифт:
— О, Леф. — Макс приветствовал парня, как старого знакомого, но поравнявшись с ним, наступил тому на ногу и тихо, сквозь зубы процедил: — Найди себе другую львицу, эта теперь моя. Лапу убери, оттопчу.
Смерил его взглядом, каким смотрят на дождевых червей после ливня и убрал ногу.
— Соня, — услышала она за спиной удаляющийся голос, — этот альфач тебя бросит! Вот увидишь.
Макс усмехнулся, покачав головой, буркнул тихо: — Долбоящер, — и открыл перед Соней дверь подъезда, пропуская вперёд.
— Слушай, зачем ты все время унижаешь
— Они хотят мое! — сказал жестко, припечатывая ее к стене спиной.
— Они. Хотят. Мое. — передразнила отрывисто Соня, — ты как неандерталец, честное слово! Ещё в грудь кулаком себя стукни. Ты должен научится спокойнее реагировать на желания посторонних мужчин. А то это сильно смахивает на ревность.
Макс слегка ущипнул губами ее верхнюю губу, вжимаясь в Соню телом, заправил за уши ее волосы.
— Соня, нельзя жалеть тех, у кого на месте голова, ноги руки и яйца! Он мужик. А это жизнь! — в ухе защекотало от его горячего шепота.
Он будто не услышал, что сказала Соня. Проигнорировал шпильку. Ушёл от ответа. Значит, она попала в точку? Он ревнует?
— Вернусь через несколько дней. Собирай вещи! — сунул в карман руку и достал из него ее трусы…
***
Макс вышел из подъезда. Притормозил, несколько раз провёл по волосам. Глянул на часы.
— Поехали, на адресок один заскочим! — сказал он ребятам, усаживаясь в мерин.
— Босс, рейс через пять часов. Успеем?
— Это не долго!
Надо одному попугаю хохолок подрезать…
Глава 42 (часть 1)
Карлсон — это квинтэссенция всех холостяков! Он всегда появляется, когда его не ждут, более того — даже не зовут! Наводит шороху в жизни и исчезает в неизвестном направлении именно тогда, когда он больше всего нужен! А ты, малыш, жди у окошка.
Он улетел, но обещал вернуться.
Когда? Сколько это — несколько дней? Два? Десять? Сколько там обещаного ждут? Половой контакт молчал. А Соня заработала мигрень, вздрагивая от каждого звонка и дзынька. И каждый очередной «не тот» входящий вызов все больше расшатывал психику и толерантность к верещащему аппарату. Изделие замолкало, а Соня принималась играть сама с собой в «ромашку»: позвонить/не позвонить?
Но, гордая птица, добровольно влетевшая в золотую клетку, поёт только, если ее просят!
Поэтому телефон отбрасывался, но обязательно на что-нибудь мягкое, чтобы ненароком не прикончить единственное средство связи с «половым контактом».
Соня всерьёз задумалась над поиском экзорциста. Или, может, бабушки какой, которая бы отчитала ее от этого демона. Потому что уже просто не было сил сражаться с воображением, в котором бессовестно паразитировал образ Моронского. Дошло до того, что Макдональдс и Московский Метрополитен (особенно он!) стали занимать в Сонином сердце особое почетное место среди прочих
Соня сходила с ума и ощущала это физически. И страшно было от того, что она уже затруднялась ответить: нравились ей эти ощущения или нет?
— Вот смотрю я на Анисину, эту фигуристку, — говорила мама, глядя в телевизор, — вот ведь вменяемый человек. Красивая. Талантливая, так прогремела в своё время. Во Франции жила! Ее спрашивают: как вас так угораздило-то, связаться с таким, как Джигурда? У вас глаза где были? А она растерянно так, глазами этими хлопает и говорит: ухаживал красиво, стихи читал, на руках носил. Женщина взяла и сошла с ума. А потом вернулась в сознание и, прости меня Соня, охуела, когда поняла, что за чудовище она к себе подпустила?
Стыд сухим спазмом застрял в горле. Она приняла эту претензию на свой счет лично, хотя понимала ее полную обоснованность. Несколько дней они с мамой вели боевыми, перекрёстными взглядами холодную войну. Открыто критиковать Сонино безрассудное поведение Вера Александровна, конечно, не могла. Но использовала любой удобный предлог и момент, чтобы метафорами и аллегориями, поделиться с дочерью своим ценным мнением, которого Соня, однако, не просила.
— Он ей дал ощущение, что она дороже всего на свете! Единственная и неповторимая. Что больше нет такой, как она. Пусть даже это не так, на самом деле. — Тихо, еле ворочая языком, объяснила она.
— То-то ты вертишься, как уж на сковородке! — не удержалась мама и тут же закусила губу.
Соня промолчала. Девочкам, выросшим без отцовской любви и ощущения нужности одному, самому главному, самому первому мужчине, этого не хватает, как воздуха. Потому, именно они и становятся жертвами тирании всяких абьюзеров и Максов Моронских. Обаятельный психопат никогда не пропустит такую, голодную до мужского одобрения закомплексованную крошку. Она примет его таким, каков он есть. И захочет дать ему то, что ему нравится. Если он любит пить кровь своей жертвы перед экранами телеков — она отдаст ему ее! Если он любит попу, украшенную следами его ладоней — она подставит ему свою и будет сама наслаждаться и кормить его своими эмоциями, стоя перед ним на коленях голая. Ради одного его восхищенного взгляда, которого она так и не дождалась от отца!
Она все понимала. Но поделать ничего с этим не могла… да и не очень-то хотела. И были ли вообще варианты выхода из этой ситуации, пусть даже самые болезненные? Что нужно сделать чтобы, вырвав сердце, прекратить эти отношения? Уехать в другой город? Страну? Материк? Планету? Она, почему-то, была уверена, что это бесполезно — он везде ее найдёт, пока заинтересован в ней, как в своей игрушке. Что там ещё, монастырь, дурка?
Потянулись сто лет одиночества. Во вторник, на следующий день после сумасшедшего вечера, прямо с утра Соня написала заявление об увольнении. Выпила двойной эспрессо в качестве домкрата, и, еле передвигая ходулями, поплелась в кабинет к начальнику.