Подари себе рай (Действо 3)
Шрифт:
"О носе своем, сволочь, заботится, а Лёньку моего под пулю палача спроваживает. Эх!"
"Расстрел!" - выкрикнул Ворошилов, обведя строгим взглядом всех сидевших за столом. "Расстрел!" - Берия, бросив виноватый взгляд на Хрущева, произнес это слово со вздохом, словно хотел сказать: "Я бы и рад заступиться, дорогой, но сам видишь общее настроение..." И тут, не дожидаясь дальнейших подтверждений приговора, Никита медленно, тяжело осел со стула на пол. Он прополз несколько шагов на коленях к торцу стола, простер руки к Верховному и прорыдал:
– Товарищ Сталин, отец родной! Не дай погибнуть, спаси Лёньку! Не по-гу-би - он не ведал, что творит!
Жалостливо-умоляющие слезы текли по его щекам, падали на китель, на пол, но он их словно не замечал.
– Не ве-дал, не ведал, клянусь моей партийной совестью. По-ми-луй!
"Эк его разобрало, рьяный гонитель церкви заговорил языком Библии", подумал Сталин, недовольно выговорил: - Помогите же ему!
Сидевшие ближе других Калинин и Андреев, кряхтя, подхватили Никиту под руки, водворили на место. Зловещую тишину, висевшую над столом, нарушали лишь нечастые, надсадные всхлипы Хрущева, да еле слышное тиканье напольных часов. Сталин закурил, пошел своим обычным кругом - вдоль стены, своего письменного стола, окон. "Ну скажи, скажи, Иосиф Великий, что ты столь же добр и милосерд, сколь умен и мудр, - уговаривал вождя мысленно Никита. Помилуй Лёньку - и вернее и преданнее соратника, чем я, у тебя никогда не будет. Да, не будет". Наконец, когда пауза стала уже почти невыносимой, Сталин ее прервал:
– Перед войной мы однажды простили Леонида. Теперь вот застрелил майора в мужском споре... Что ж, бывает. Можно было бы ограничиться штрафбатом, смыть преступление собственной кровью достойно. Любое преступление, кроме предательства. Предательство влечет одну кару - смерть. Прошла лишь неделя после завершения Сталинградской операции. И вчера товарищ Берия передал мне предложение Берлина, полученное через нейтралов, обменять фельдмаршала Паулюса на Якова Джугашвили.
Затаив дыхание, все обратили взоры на Сталина. А он остановился за спиной Хрущева и продолжил монолог:
– Разумеется, я отказал. Такой обмен неравен и потому неприемлем.
Он вновь занял председательствующее место, поднял трубку зазвонившего было телефона, единственного на всем огромном столе, зло бросил ее на рычаг. Взмахнул рукой, сказал:
– Товарищ Хрущев говорил о партийной совести. Именно она не разрешает мне простить Леонида. Еще вот что: если на его месте был бы Яков, мое решение было бы таким же...
Когда во втором часу ночи, после заседания, Никита объявился дома у Ивана, тот поразился его виду: лицо черное, веки опухшие, походка деревянная. Он упал в кресло и сидел так молча с закрытыми глазами четверть часа. Молчал и хозяин, понимая, что произошло нечто ужасное.
– Все, нету больше Лёньки, - раскрыв глаза, заговорил Никита. И голос его - сухой, ровный, безжизненный - заставил Ивана вздрогнуть. "Загробный голос", - сцепив руки на затылке и сведя локти перед собой, подумал он.
– Жить не хочу, Ваня, - продолжал Хрущев - такого парня к расстрелу... Ну, оступился он, он же еще совсем мальчик! Расстрел - ты понимаешь, все как один проголосовали за расстрел. Я к ним со всей душой, а они для моего Лёньки... пули. Пули...
Он порывисто встал, прошел к буфету, достал бутылку водки, налил ее в граненый стакан и с размаху, одним глотком опрокинул его в себя. Повернулся к Ивану, зловеще улыбнулся:
– Попомни мое слово: они все поплатятся за это злодеяние, все будут реветь кровавыми слезами! И эта блядская баба - Щербаков, и гнусавый дедок Калинин, и вшивый сученок - генерал СМЕРШ, и педераст Лаврентий, и...
– тут он словно поперхнулся, прикрыл рот рукой и, сильно шатаясь, направился в ванную.
"Трагедия отца...
– думал Иван, уложив на диван в гостиной вконец захмелевшего гостя.
– Гоголевский Тарас Бульба пережил ее по-своему, Никита переживает по-своему. Разве я могу, разве я смею его осуждать? Разве смеет кто-нибудь? Ибо - не судите и судимы не будете..."
УСТАМИ МЛАДЕНЦА
Из дневника Алеши
Март 1942. Я знаю, почему мама ушла на фронт, оставив меня и Костика с Мамуней Матрешей. Бить проклятых фашистов, вот почему. Я тоже как закончу седьмой класс, сбегу в армию сыном полка. А лучше - разведчиком у партизан. Папа в июле прошлого года пошел в ополчение, а его через три месяца отозвали. Но ведь кто-то из каждой семьи должен защищать Родину с оружием в руках. Потому мама закончила курсы медсестер и теперь воюет, спасает наших раненых.
Сегодня болела историчка и у нас были подряд два урока химии. Наталья Алексеевна самая красивая из всех преподавателей. Химию терпеть не могу, но из-за нее зубрю все формулы, как наша ябеда-отличница Людка Багрова. Вовка Пузин говорит, что я дурак, влюбился в училку. А сам от нее глаз отвести не может. Конечно, в Куйбышеве Валька из 9б не хуже была. Но нас звала мелюзгой, хотя я выше нее ростом. А мы ее видели с английским офицером, как они в ресторан входили. В Куйбышеве веселее было, там я с мамой в оперетту ходил, а один раз даже были в оперном. "Евгений Онегин" мировая постановка. И жилье там получше. Для эвакуированных работников маминого наркомата шестиэтажный каменный дом дали, в нем раньше какое-то училище было. Конечно, в каждой комнате вместе несколько семей. Зато тепло, батареи, печь топить не надо. А месяц назад нас отправили эшелоном в Немцев Поволжья. Их всех куда-то вывезли, вроде в Среднюю Азию. Нам в здешней школе секретарь райкома комсомола рассказал, что осенью наши бросили сюда десант, все в немецкой форме и с их оружием. Через час приехали офицеры СМЕРШ, а местные немцы весь десант спрятали. Вот их и вывезли. И правильно сделали. Они же воткнут нам нож в спину.
Село называется Шталь. Каждой семье дали дом. В наших деревнях дома похуже. Здесь печка сделана по-другому и есть котел, в котором можно мыться и белье стирать. Мамуня довольна. Готовит картофельные блинчики, а раз в месяц выдают мясо. Костик просит конфеты и Матреша печет иногда, как она говорит, "хитрые" коржики. Он радуется, а мне все равно. Я не ребенок и не девчонка. Моя забота, чтобы печь было чем топить. Электричества нет, ток нужен военным заводам. Мамуня приспособилась лучину жечь, у нее в деревне до колхоза вечером только лучиной и освещались.
В школе 23 февраля вечер был, посвящен Красной Армии. Жарко натопили, зажгли несколько керосиновых ламп. Доклад делал директор школы. Между собой мы его Штопором зовем. Его ранило в самом начале войны. Он в танке горел, все лицо искалечено. Жена его бросила и он пьет запоем. Месяц-два ничего, а потом на неделю отключается. Сказал как-то - Лучше бы я сгорел в том танке.
– А жена его хороша стерва. Сейчас он трезвый. Повесил большую карту Москвы и Московской области. Все освобожденные города отметил красными флажками. И рассказал о наступлении наших. Поганые фрицы почти до самой Москвы дошли. А все равно 7 ноября был парад на Красной площади. И его Сталин принимал. Вот бы с партизанами в разведку как Таня! А то дни идут, так и войны кончится, а мы всё за партами сидеть будем. Надо же - зубрежкой занимаемся, вместо того, чтобы воевать с фашистами. Старшеклассники, я тоже, к директору ходили с требованием отправить нас на фронт. Наша была третья делегация. Серьезный вышел разговор. Директор сказал, что говорил об этом и с военкомом, и с секретарем райкома партии, и своему другу комкору Устинову на фронт писал. Все как один твердят - пусть им - это нам исполнится шестнадцать лет. Димка Шмырев из 7в убежал в феврале, а его через десять дней с милиционером вернули. И еще персоналку райком комсомола соорудил. Видите ли - вместо отличной учебы он лишние заботы милиции чинт. Штопор его выручил, сказал на собрании - глупо за патриотизм наказывать. Дядька он мировой, только ехидный больно. Забежит неожиданно в нашу уборную на переменке, поймает кого-нибудь, кто махру смолт, отведет к себе в кабинет и давай нотацию читать о вреде табака, а потом обязательно скажет Покажи ладони. Ну, пока еще не выросли. Иди.
– Пацан обязательно спросит Что не выросло?
– Волосы - скажет директор.
– Как?
– А так - у всех онанистов на ладони волосы растут.
– И захохочет.