Подари себе рай (Действо 3)
Шрифт:
– Кто его спрашивает?
– Передайте, Сталин спрашивает.
Я онемел. Зову папу рукой, а он медленно раздевается - перчатки, шапка, пальто, спрашивает устало:
– Кто там еще на ночь глядя?
– Берет трубку.
– Да.
– И падает на стул, который я успеваю подставить.
– Да, я, товарищ Сталин. Товарищ Молотов мне звонил. Конечно, понимаю. Отозвали меня из ополчения? В ноябре сорок первого. Уже тогда?! Да, предусмотрены научные разработки по подготовке учителей всех ступеней школьного обучения. И высшего образования, и дошкольного обучения. Фребелевские курсы? Конечно, знаком, читал сводные отчеты об их работе в России с 1872 года, то есть, с момента основания. Всё ценное и в сфере подготовки воспитательниц детей дошкольного возраста тоже. Не только в России, но и в США и Англии. Меньше - Франции, Германии. Да, товарищ Сталин, в Нью-Йорке я проработал три с половиной года. Да, была. Француженка. Сергея? Если бы все были такими же преданными патриотами. Кого конкретно имею в виду?. Никого. Просто наслышался за последние годы о всяких власовых и ему подобных иудах. Кто должен быть президентом Академии Педагогических Наук? Потемкин Владимир Петрович. Ну и что же, что нарком просвещения. Зная Владимира Петровича, я полагаю, он вполне способен совместить эти два поста. Я счастлив, товарищ Сталин. До-свидания.
Папа положил трубку и долго смотрел на нее, не мигая. Сказал: подписывает постановление о создании академии. Свершилось! Не знал, что мой отзыв из ополчения был согласован с ним. Он уже тогда ознакомился с планом создания академии.
– Помолчал, вздохнул.
– Даже про Сильвию знает. Впрочем, что я удивляюсь? Консул не один донос соорудил. Деньги и звания за это получает.
– И пошел в ванную. А я весь разговор сидел, затаив дыхание. Я, дурак, переживал, стеснялся, что мой папа не воюет. А его, оказывается, сам Сталин с фронта отозвал. Как сказал бы дядя Любомир - это тебе, брат, не фунт изюму. И не хухлы-мухлы, как скажет Кузьмич. Я ждал Анькин звонок. А попал на звонок самого Сталина! Теперь уж точно, если в школе ребятам расскажу, ни за что не поверят. Ни за какие коврижки! А я все равно расскажу. Шороху будет на всю школу. И нашу и женскую.
Май. Экзамен по военному делу сдавали в Нескучном саду.
"Полковник наш рожден был хватом.
Слуга царю, отец солдатам".
Наш пожилой, седовласый военрук, милый, добрый Тарасыч. Весь израненный, контуженный, он после всех госпиталей скакал вместе с нами, молодыми жеребцами, и по ухабам, и по горкам, и через рвы и ямы. Разделил нас на синих и красных и мы с деревянными винтовками и в разведку по-пластунски отправлялись, и в рукопашном схватывались. И, конечно, гранаты метали. Тут, понятно, равных Коле Игнатьеву не было. Его Тарасыч на городские соревнования отправить собирается. Венец экзамена - стрельба в тире парка Горького. Тут победителем вышел Игорь-маленький. Пятьдесят из пятидесяти.
– Я, говорит, в детстве из рогаток по воронам бить наблатыкался.
– После экзамена пошли в пивной павильон. Скинулись, Игорь-большой слетал тут же в парке к знакомому барыге, приволок четвертинку для Тарасыча. И мы махнули по кружке "Жигулевского". Заглянули в бильярдный зал. Сгонял я с Игорем-средним партейку в американку. Отвел душу - восемь-один. Куда ему со мной тягаться. Слабак.
Домой заявился в седьмом часу. Раскрываю дверь и - в кухне за столом папа, Костик и мама! Ма-ма!!! Моя худенькая, маленькая, самая любимая на свете! В гимнастерке, с орденами Боевого Красного Знамени, Красной Звезды, гвардейским значком. Одна нашивка тяжелого и три легкого ранения. Мамочка! Целую ее, обнимаю. И плачу от счастья. Матреша смотрит на нас, подперев руками голову. Тоже плачет: - Дождались мамки, дождались, родимые!
– Костик тянет меня за рукав вязанки, заглядывает в глаза, радостно сообщает: - Мама всех фашистов победила. Она герой. Больше никуда не поедет, с нами теперь будет. А Ленки больше нет! А Ленки больше нет!
– и прыгает, размахивает своим автоматом: - Ее мама выгнала.
– Папа улыбается. Улыбка виноватая. Вот и Лёля пришел, - говорит он, заглушая слова Костика. Наливает в рюмки водку, рука дрожит.
– Теперь вся семья в сборе. Давайте выпьем за возвращение мамы.
– Ура!
– кричит Костик. Я его поддерживаю.
– Ты что, уже пьешь водку?
– мама улыбается, неодобрительно смотрит на меня.
– Ну, мам, за твое возвращение, только одну рюмочку. Мне уже скоро пятнадцать.
– Мама машет рукой: - Ладно, одну за возвращение.
– Я смотрю на мамину правую руку. Она почти по локоть забинтована и на перевязи.
– Ранение в кисть разрывной пулей, - отвечает она на мой взгляд.
– Я долго лежала в госпитале в Саратове. Надиктовала вам два письма санитарке, да, видно, не дошли. Война.
– Скоро они ушли с папой в большую спальню. Сначала было глухо слышно, как они разговаривали. Дверь чуть приоткрыта, но слов не разобрать. Тон был спокойным, но постепенно становился резче, жестче. Потом дверь захлопнули. Двери у нас старинные, могучие, звуконепроницаемые. На вешалке в нише у окна я увидел солдатскую шинель. Провел по ней рукой. В обеих пoлах были рваные дыры.
– Мама сказала - это осколки, - сообщила Матреша. Говорит, кругом людей наповал. А ей только шинелку пробьет, а сама живая. Ее Бог для вас сберег.
– Она оглянулась на дверь спальной, поманила меня в ванную.
Рассказ Матреши
– Че туто было! Че было! Маша прям в двер встренулась с Ленкой. Ага. Стоять и смотрять друг на дружку. Маша сняла со спины эту, ну, военную торбу, говорить: - Значится, вот ты какая есть из себя!
– Ленка говорить: Да, такая я и есть. Что, завидки беруть?
– Ах ты, гнида тыловая, - Маша говорить.
– Мы там всю кровь свою отдаем, вшей кормим, а ты тута в крепдешинах да меховых польтах прохлаждаисси. И ищо нашинских мужьев блядками завлякаишь!
– А хоть бы и так!
– Ленка ногу свою вперед выпятила, сама из себе как буряк малиновый стала.
– Тода я те щас по-свойски, по-фронтовому пояснению покажу, - и, ты знаишь, я чуть в оморок не сподобилася. Достаеть Маша из торбы револьверт.
– Я, говорить, тебя, курва бессовестна, смерти предам. Ага. Прям так и сказываеть. Ленка таперича заместь буряка молоком подернулась.
– Я, говорить, беременна. Двоих, значится, жисти решишь.
– Цельных пять минут был молчок. И вот Маша командоваит: - Даю те, крыса поганая, ноги отселева унесть четверть чaса. Апосля того стрыляю. Все, стрелка побёгла.
– Ленка завсегда така надута, делат все важно. А здеся куды оно все подевалося? Глядь, она уж из двери шмыг на лестницу. Два чемодана еле тащить. А ить пришла в одном платьишке, и то штопано-перештопано. Маша ищо ее одежку найшла, с лестницы ей вдогон как швырнеть. И как крикнеть: - Как тебя из эвтой фатеры, так и фашистов с нашинской земли-то турнем так, что кшки вон.
– А соседи, выскочимши на лестницу, на зло Ленке радоваются. Приговаривають: - Поделом шлюшке-страмнице. Другим неповадно будеть. На чужой каравай рот не разявай!
Когда мы с Матрешей вернулись на кухню, Костик всё ещё сидел за столом. Поднял голову с ладони, на которой она лежала, зевнул, сладко чмокнул губами. Сказал сонно, обращаясь ко мне:
– Как ты думаешь, Лёлик, Ленка где-нибудь сейчас плачет?
– Не знаю. Может быть.
– Вот ее мне не жаль. Ни капелюшечки!
"...И ОСТАВИ НАМ ДОЛГИ НАШИ..."
У Сергея и Элис появились друзья в Белом Доме. Собственно это были ее соклассники по школе в Чикаго. И пришли они в офис американского президента с Франклином Делано Рузвельтом. Однако, Сергей неукоснительно следовал советам Аслана Ходжаева: воздерживаться от активных контактов с работниками администрации, особенно близкими к ФДР. У него были веские на то причины. Агенты-нелегалы, клерк в Госдепартаменте и высокопоставленный чиновник в Департаменте юстиции, сообщали, что Сергеем и Элис с недавнего времени всерьез заинтересовалось Федеральное Бюро Расследований. Его глава Эдгар Гувер не скрывал своей неприязни к самому лучшему другу отца Элис и ее крестному Фрэнку Ноксу, убежденному республиканцу, за то, что тот активно поддерживал внешнюю политику "нашего розового Франклина". Особенно Гувера бесило установление дипломатических отношений с большевистской Россией. "Признание беса есть откровенный шаг к отрицанию Бога". Когда в сороковом году Фрэнк Нокс - республиканец, отважившись на неслыханный прецедент, стал министром военно-морского флота в администрации президента-демократа, "железный Эдгар" в кругу близких друзей сказал: "Этот король вшивых репортеров у меня еще попляшет. И дочь его дружка-банкира, агитатор Кремля, московская подстилка!" Но одно дело - грозные словеса, другое - действия. Гувер ненавидел, но и боялся Рузвельта. А Нокс был с президентом на дружеской ноге. И отец Элис - это он вкyпе с приятелями-ньюйоркцами и бостонцами (как они с гордостью о себе говорили - "Мы - ого-го! Сила двенадцать миллиардов!") разработали для ФДР хитроумную механику ликвидации страшного банковского кризиса.
Теперь же, в марте сорок первого, когда полыхавшая в Европе война придвинулась вплотную к границам Советского Союза, Сталин хотел иметь постоянно перед глазами политическую палитру всего Старого и Нового света со всеми ее нюансами и оттенками, цветами и тенями. И к главной задаче Сергея - информировать Центр о разработке сверх оружия - добавилось поручение, как его в шифровке сформулировал Ходжаев, "стратегического характера: какова будет позиция правящих кругов США в случае агрессии Германии против СССР?" Сергея перевели из "Известий" в ТАСС и он стал шефом бюро в Вашингтоне. Особенно довольна была Элис. Именно здесь, в Вашингтоне, была политическая кухня страны и процветали ее школьные дружки-подружки. Первый же выход в высший столичный свет был на редкость удачным. Эрни Бейлиз , помощник одного из заправил "Мозгового треста" Гарри Гопкинса, и Сара Уитни, секретарь вице-президента Генри Уоллеса, познакомили их со своими боссами на приеме в Белом Доме. Прием этот, широкий, веселый, представительный (полторы тысячи гостей) - как, впрочем, многие приемы Рузвельтов - был проведен по случаю утверждения "Программы Ленд-лиза". В газетах только что промелькнуло сообщение, что главой ее назначен Гарри Гопкинс, а президентским куратором - Генри Уоллес. О целях программы ФДР поведал нации в одном из своих еженедельных радиовыступлений "Беседа у комелька".
Когда Эрни подвел Сергея и Элис к Уоллесу, он раскачивал на качелях одного из внуков президента. За его движениями с настороженной улыбкой наблюдала Элеонора. Сергей, много всякого слышавший о первой леди, подумал, несколько раз взглянув на нее со спины и сбоку: "Нда, пожалуй, не Венера Милосская. Но сплетни злопыхателей о ее отменной некрасивости явно преувеличены. Зато, что она наделена поистине мужским умом, никто отрицать не отваживается. Ибо тотчас получит достойную отповедь". Прекратив, вопреки протестам вошедшего в раж капризного мальца изрядно утомившие его экзерсисы, Уоллес дважды поцеловал Элис. Пожал руку Сергею: "ТАСС? Вы давно знакомы? Уж не под вашим ли влиянием наша девочка агитирует за колхозы и Советы? Я шучу - ее интервью с дядюшкой Джо помогло многим в этой стране лучше понять, что же в самом деле происходит в вашей загадочной Совдепии".
– Да?
– саркастично улыбнулась Элеонора.
– Даже мои несмышленыши-"цыплята", - она посмотрела на игравших в "салочки" внуков, даже они поняли бы ангажированность, допускаю, неосознанную, ангажированность того интервью. Ну, это я так, ради красного словца. Я, конечно же, имею ввиду вдумчивого наблюдателя мировых событий. Рядовой же обыватель, как это ни прискорбно, увидел в свирепом палаче и жестоком диктаторе доброго, рачительного, мудрого отца нации.
Элеонора, гордая, независимая, проницательная племянница "несгибаемого Теодора", два срока железной рукой правившего империей янки в начале века, не любила Элис. С юности была знакома с ее отцом, саму ее знала с пеленок. Однажды, когда Элис рассказывала Сергею о семейных отношениях Рузвельтов, она походя обронила слова, его поразившие: "Элеонора - колдунья, у которой ее злые чары может действенно нейтрализовать только один человек - ФДР". "Насколько я смог уразуметь, ты и Элеонора едва терпите друг друга. Почему?" "Есть хорошая русская пословица, - необычно резко ответила она. Будешь много знать - скоро состаришься". "Если принять эту пословицу за аксиому, я древний старик", - вздохнув, подумал Сергей. Но допытываться не стал. Зная Элис, понял - дальнейшие расспросы будут бесплодны, более того могут заставить ее замкнуться, ожесточиться. Позднее смутно слышал от разных людей разное - то ли ФДР однажды переусердствовал в своих симпатиях к юной красавице Элис, то ли она бесцеремонно, гневно, почти публично отвергла домогательства кого-то из сыновей президента - Джеймса или ФДР-Младшего. Что ж, это было на нее похоже.
– Извините, - Элеонора с деланной улыбкой обратилась к Сергею, - все, что я здесь сейчас сказала, выражает мою, абсолютно личную точку зрения. И не предназначено для печати никоим образом. Не так ли?
– Разумеется, даю слово, - поспешно ответил Сергей. Первая леди с минуту изучала его скептическим взглядом, после чего неспешно удалилась в сопровождении английского посла и двух звезд Голливуда.
– Бьюсь об заклад, вы не вполне знаете о роли нашего Тэдди в укреплении американо-русских отношений, - Генри Уоллес остановил пробегавшего мимо официанта с подносом наполненных всевозможными напитками рюмок и бокалов, предложил Элис и Сергею, - шампанское и джин, напитки дня.