Подарок крестного
Шрифт:
А за стенами терема бушевал свирепый мир, и в этом мире подрастал и мужал юный князь Иоанн. Уже придя в осмысленный возраст, он всем сердцем ненавидел Шуйских, почувствовав тягость незаконной опеки.
Часто бывал в гостях у Василия думской советник Феодор Воронцов и доносил отошедшему от дел боярину страшные вести. За чаркой вина наклонялся близко к уху приятеля, шептал, обдавая его запахом редьки, щекоча мокрой бородой:
– Фомка Воронцов, клеврет Шуйских, митрополитову мантию на нем изорвал… Бесчинство великое творится при дворе, смуты и козни неисчислимые… Удаляют от государя всех людей, кто для них опасен – кто смелостью, кто разумом, кто усердием к отечеству… Рано, ох, рано ты отошел от дел, Василий Петрович. Нужен наставник государю, иначе пропадет он, как есть пропадет…
Василий Петрович выпивал чарку, хрустел солеными рыжиками.
– Ну а ты что ж, Федор Семенович? Нешто тоже отступаешься? Ты государю нашему защита и опора, вот и введи его в разум.
– Недолго мне, видно, осталось быть наставником князю. Точат на меня ножи Шуйские, можешь мне поверить!
Василий Петрович только головой качал. Уйдя на покой, он о многом постарался забыть, смуты и козни придворные мало занимали рассудок его. Осталось только честолюбье великое, и оттого, когда Федор Семенович предложил:
– А что, Василий, отдашь воспитанника своего в товарищи молодому князю Иоанну? – Василий Петрович с радостью согласился. Пора было думать о будущем Михаила. Будь опекун его помоложе – уж поборолся бы за место для сына своей последней лады. А теперь уж силушка не та. Так хоть показать мальчонке дорожку, по которой идти надобно – детские-то друзья крепко в сердце западают, авось не оставит князь заботами Михаила!
Анна переполошилась.
– Мал он еще, оставь его, – упрашивала она. – Куда ему на государеву службу?
– Так ведь не на службу, а в товарищи отдаю, – терпеливо толковал ей Василий. – Будет при государе забавы его делить, да так и найдет свою дорогу в жизни.
– Забавы! Ведомы нам те государевы забавы, вся Москва про них говорит. С высокого крыльца кремлевского кидает всякую тварь мелкую – то котят, то щенят. Они мрут, а он радуется. Шуйские его злу научили.
– Да тебе-то откуда сие ведомо? – опешил Василий.
– Что ж я, глухая? Вон к тебе Федор Семенович ходит, так я и слышу ваши разговоры. А если б и не слышала – всей Москве про то известно.
Василий Петрович вздохнул.
– Ты что ж, Аннушка, боишься, что князь нашего Михайлу, как щенка, с крыльца сбросит? Так не зверь он, пойми, просто мальчонка еще. Без матери рос, добра не видел. А появится у него приятель закадычный – авось и отойдет, охолонет сердчишком-то. Твое дело материнское, ты о своем ребенке думаешь, а я еще и о всей России, пойми ты это! А коли этого понять не можешь, так о другом подумай – не век же ты будешь мальца у своей юбки держать? Рано иль поздно, а придется ему на службу идти. – И, припомнив слова Федора, повторил их. – А детские-то друзья крепко в сердце западают!
Анна поплакала и согласилась. Навеки запомнил Михаил тот день, когда его, чисто вымытого, принаряженного, повели в Кремль, к великому князю.
– Ну, какой я ему товарищ? – размышлял Михаил по дороге. – Он, поди, на золотом троне целый день сидит, печатные пряники ест, а я к нему с играми?
И представлялся Иоанн Михаилу прекрасным златовласым отроком, вроде конюшего Андрюшки, только богаче и красивей. Сидит он в роскошной палате, говорит только такое мудреное, что и понять нельзя – он же князь!
Но когда ввели его в огромную мрачную палату, увидел он маленького, злого по виду мальчика, худого и золотушного.
– Поклонись, отрок, – шепнул на ухо кто-то. – Сие есть князь Иоанн.
Михаил помнил всю придворную науку, но поклонился неловко, дернув плечом, и сам испугался. Мальчик же на это внимания не обратил, не осерчал – сразу подбежал к нему.
– Охотиться можешь? – спросил, прямо глядя своими пегими глазами.
– Не берут меня… Говорят, мал еще, – смущенно ответил Михайла.
– Это как так – мал? Ты вон больше меня ростом. А по годам, поди-ка, меньше, так? Я уж с твоих лет на охоту ездил, лис травил!
– Так ведь ты – князь… – молвил Михаил и сам испугался. Но Иоанну, видать, такой ответ понравился. Он косо улыбнулся, перемялся с ноги на ногу.
– Ну, не беда, я тебе все расскажу. А как поедем на охоту – тебя возьму с собой. Хочешь?
– Очень хочу, – уже смелее сказал Михаил, и князь засмеялся. Смех преобразил его старообразное лицо, и с Михаила слетел последний страх. «Скучно, верно, ему живется» – решил он про себя, сам не зная, почему.
В первый день они долго сидели в уголку полутемной палаты, и Иоанн рассказывал Михаилу про охоту. Говорил он жарко, глаза его блестели, кулаки сжимались. Михаил даже заробел чего-то, глядя на князя.
– А еще я медведей спускаю – людишек пугать, – молвил Иоанн, и Михайла весь сжался. Слышал он про такую княжескую забаву, но не верил, думал – страшная сказка просто. А он, гляди-ка, сам сознается!
– Зачем? – вырвалось у него.
Иоанн глянул удивленно.
– Как зачем? Для забавы! Сходятся они на площадь – на меня глазеть, на надежу-государя, а тут медведи! Они как закричат, как побегут! И давятся, и толкаются… Потеха!
– Так ведь им больно… – раздумчиво молвил Михайла.
Иоанн снова рассмеялся, но на сей раз не по-доброму.
– Ишь, больно! А мне что, не больно? – и зашептал, – дядька мой, Иван Бельский, говорил мне: они мою мать отравили… Телепнева уморили голодом в темнице, а няньку мою, боярыню Агриппину, сослали от меня в монастырь. Они думали, я маленький, не понимаю и не помню теперь. А я все как есть помню, вот как! Теперь мне только в силу войти, я им…
И погрозил сухим кулачком куда-то в сгустившуюся тьму.