Подкова на счастье
Шрифт:
— Господин Науман, — нерешительно спросил он у немца, который стоял, облокотившись за спиной руками на перекладину ограждения и рассматривал небо, — а всётаки… почему вы уехали?
— Иногда приходится покидать Германию, чтобы остаться немцем, — сказал Гюнтер и сощурился. — Ты не представляешь себе, парень, до чего там душно. По всей Европе. Мы перестали быть людьми, парень. В стремлении жить как можно лучше мы потеряли что-то… — он щёлкнул пальцами. — Что-то такое, что знали наши предки. Что знал даже мой дед. Мы моем тротуары наших городов шампунем, но спокойно смотрим на то, как отцы спят с дочерьми. Мы ходим в церковь каждое воскресенье, но в наших церквях венчают мужчину с мужчиной, и это в порядке вещей. Мы живём среди изобилия, но не замечаем, что каждое по следующее поколение развращённей и малочисленней предыдущего. Когда русские завидуют нам, они чаще всего не знают, чем завидуют. За великолепным фасадом нашего европейского дома — комнаты борделя и пыльные коридоры, в которых слоняются сумасшедшие. А за порогом жадно ждут толпы чужаков — ждут того часа, когда мы окончательно ослабеем. Тогда они ворвутся и зальют комнаты нашего дворца кровью детей и проституток, святых и воров, воинов и витий — без разбора… — Гюнтер улыбнулся. — Я говорю непонятно?
— Я понимаю, — возразил Тимка. — Может, не всё… но смысл понимаю. Но почему в Россию?
Вместо ответа Гюнтер процитировал:
— Коли спорить — так уж смело,Коль стоять — так уж за дело,Коль рубить — так уж сплеча,Коль ругнуть — так сгоряча…Это про вас и это правда… даже если вы сами перестали это замечать. Я хорошо узнал русских. Ещё до моего первого приезда сюда. Дед рассказывал. Он месяц был в вашем плену. Когда летом сорок первого ваши отбили Ельню, он со своими людьми защищал кинотеатр. Была страшная резня. Один день на Восточном фронте, говорил он — всё равно что месяц на западном, против янки. Его ранили штыками, несколько раз. Он заполз под лестницу и приготовился взрываться. Граната не сработала. Ваши вытащили его в санбат. Дед тогда уже неплохо знал русский… Несли вместе со своими и говорили: "А ничего, ничего, терпи, фашист…" И один всё жалел, что не убил деда в бою — на раненого, говорил, не поднимается рука… В санбате медсестра не стала срывать с него повязки, хотя он приготовился, что так и сделают. Сняла аккуратно, как со своего… И ваш боец, лежавший рядом, сказал: "Вы уж перевяжите его сначала, он тут чужой, ему и покричать не в облегчение…" Подлечившись, дед сбежал… — Гюнтер усмехнулся. — И его мои родители бросили в доме престарелых, потому что его прошлое могло помешать их карьере… Здешние мальчишки избили меня на первый же день знакомства. А уже через месяц я понял, что такое настоящие друзья, парень. У нас дети почти не дерутся. Приличные дети; я приличным не был. Но и друзей ни у кого нет. У приличных, я имею в виду. Но я не желал и не желаю быть приличным. Я хочу быть немцем. А это возможно только в России. И я уехал сюда. Уже не как оккупант, не как мой дед. Просто как немец, который хочет, чтобы немцами были его дети… — Гюнтер помолчал полминуты и окликнул Олега: — Эй! Я вижу, вы собираетесь сейчас дальше скакать?
— Ну вроде того, — Олег подошёл, поскрипывая кожей куртки.
— Задержитесь минут на десять? — Олег поднял бровь, и Гюнтер объяснил. — Споёшь. Я гитару принесу.
— Десять минут, — согласился Олег и подмигнул Тимке.
— Христофоровка, — сказал Олег и поднял руку, став похожим на откосе на памятник самому себе. Бес, не ощущавший торжественности момента, хрустел печеньем. А вот Тимка внимательно смотрел вперёд и вниз…
Они подъехали к деревне староверов со стороны огородов, на которых никого не было видно. Из зелени садов высовывались крыши домов — этим, в сущности, и ограничивалась сама деревня, больше она ничего путникам не показывала. Дальше начинались поля, а за ними снова виднелся лес.
— С оккупантами ты познакомился, теперь поглядишь сектантов, — сказал Олег. — За мной, но осторожно, тут крутой склон.
Трое всадников начали спускаться по травянистому откосу, и мир сжимался. Тимка именно так и подумал — сжимался, отступал горизонт с его далями, зато обнаружилась тропа через огороды…
Представления о староверах Тимка не имел никакого вообще, но где-то в глубине воображения бродили образы чего-то такого борода-того и полоумного. Мальчишка не был уверен, что хочет с ними знакомиться.
11. К О С Т Ё Р
Бес уже давно спал по другую сторону костра, завернувшись в одеяло с головой. Рядом в темноте мягко ступали, хрустели чем-то кони. Ночной лес тихо наклонился к костру, возле которого сидели двое.
— Николай нальёт,Николай нальёт,Николай нальёт,— пел Олег, не заботясь об аккомпанементе,
— А Михаил пригубит…А Федот не пьёт,А Федот не пьёт,А ФедотОн сам себя погубит…Тимка сидел, обхватив руками колени. Ему хотелось спать, но в то же время хотелось и слушать Олега… а ещё — думать, разобраться в себе и в своих ощущениях. Совершенно новое желание… В зрачках мальчишки металось рваное пламя. Ему казалось, что костёр становится ближе… ближе… ещё ближе, что он вошёл в пламя, но оно не обжигает, а обнимает со всех сторон; вот ещё шаг — и что-то такое откроется… что-то такое, очень важное…
…Тимка удержался на грани сна и открыл глаза. Наверное, он всё-таки задремал, потому что Олег уже не пел, а просто сидел на одеяле и о чём-то думал.
— Всё не так, — вдруг вырвалось у Тимки. Олег как-то медленно посмотрел на него и поднял угол рта:
— Что не так?
— Всё, — решительно сказал Тим. — У меня каша в голове.
— И винегрет, — согласился Олег. — Ты винегрет любишь?
— Что? А. Нет, не люблю… — Тимка вздохнул. — Почему ты сказал, что они сектанты? Очень хорошие люди… гостеприимные и добрые.
— Как к кому, — покачал головой Олег. — Вот мне рассказывали, приезжали в эту глушь какие-то миссионеры Церкви Облобызания Левой Святой Пятки Живого Бога Макса Кирдык Иешуа, — Тимка хмыкнул. — Так наши соседи их отсюда очень не подоброму даже наладили. А так конечно добрые и гостеприимные.
— Но вы же типа язычники, — Тим помотал головой. — Они с вами и здороваться не должны, а нас сразу за стол усадили… уфф, как вспомню, так вздрогну! И церкви у них нет…
— Зачем? — удивился Олег. — Они и так в храме живут, в том же, что и мы.
— И весёлые, и никакие не фанатики… — продолжал задумчиво перечислять Тимка. — И чисто везде… Так какие же они сектанты?!
— Обычные, — охотно пояснил Олег. — И мы сектанты. И Науман… Науману положено быдлищем тупым быть, а он ишь ты, падла — детей наплодил, германцем себя зовёт и портрет Гитлера в спальне держит… что смотришь, держит, держит, я сам видел!
— Гитлера?! — Тим совершенно проснулся. Олег засмеялся:
— Дурачок ты, Тимка, и не обижайся, я как-нибудь объясню — почему, если сам не поймёшь — я, например, быстро понял… Ну вот. Староверы, гады, детям на компьютере играть запрещают, секут их за непослушание и попов через колено кидают, которым наш… короче, власть руку лобызает. О нас и говорить нечего. Забрались в лес, правильную музыку не слушают и наколки себе вражеские делают — да ещё в демократию не верят, а верят в Перуна. Ну и кто мы после всего этого? Только вот что делать-то со всем этим, если мы все в окружающий мир ну никак не вписываемся?
— Так, может, как раз вы и неправы? — протянул Тимка. Олег пожал плечами:
— Неа. Правы мы. Ну хоть потому, что Науман в жизни никого не обокрал, у староверов не то что наркоманов, а даже просто пьющих нет, а я умею в уме пятизначные цифры без калькулятора складывать. Вот и все сермяжные доказательства нашей правоты. Всё остальное выдумали, чтобы людям мозги туманить… Вот Тимка, как раньше наверх попадали? Покажи себя. На поле битвы покажи, открытие сделай, картину напиши. Не можешь? Сиди внизу и не чирикай. Не хочешь? Рвись наверх. Переделывай, переламывай себя — лень, тупость, трусость. Получилось? Вот тебе пьедестал. Не вышло? Сиди внизу и не гунди — или опять пробуй. И ещё. И снова. Кто больше умеет и больше отдаёт — тому почёт и слава… А как сейчас наверх попадают? Трепись. Подсиживай. Подкупай. Выкарабкался, осмотрелся — и усё, ты в своём праве. Даже если за тебя два и два секретарь складывает и при виде оружия тебя понос прохватывает с могучей неизбежностью… Раньше массы тянулись за вождями наверх. А сейчас вожди тянут масссы вниз, потому что сами из грязи выползли. И больше всего усираются, что народ проспится и спросит: "А чего это вы во дворцах живёте, а у меня в унитазе зимой моча замерзает?!" Вот чтоб массы этого вопроса не задавали — вот им игровые автоматы, вот водка, вот наркота, вот музончик квадратный, вот лотереи, вот шоу; развлекайтесь и не лезьте! Кто пискнул — тот фашист и против демократии. Хватай его — и в тюрягу надолго, чтобы он там пожалел, что у нас смертная казнь отменена. А что народ вымирает — так на наш век хватит, а там накройся всё ночным горшком.