Подлинная история королевы Мелисенты Иерусалимской
Шрифт:
— Неплохо было бы также убрать папу Римского. Он мне мешает. Слишком агрессивен.
Папа Римский прибыл под стены цитадели вместе с крестоносным воинством и теперь деятельно руководил осадой.
Мелисента промолчала. Она просчитывала всего на два хода вперед, но этот расчет яснее ясного говорил ей: после Константинополя ей надлежит уничтожить Дамаск.
— Знаешь, — задумчиво молвил мой отец, осененный новой удачной идеей, — было бы очень неплохо свалить на византийцев вину за ваше поражение. Скажи крестоносному воинству, что это человек из Константинополя
— Могу сказать; да только поверят ли мне?
Эмир призадумался.
— Было бы убедительно показать со стен латинским франкам какого-нибудь византийца. Да только где его взять? Есть ли кто-нибудь из Константинополя, кого ты могла бы пленить и передать мне с рук на руки?
— Нет… У меня и людей нет, способных выкрасть кого-нибудь из Византии и, плененным, доставить к тебе… — начала было королева.
И замолчала.
Замолчал и мой отец.
Так стояли они — он на стене, она под стеной, глаза в глаза — и молчали, и полонились взаимным восторгом, ибо поняли друг друга без слов, а на устах их одинаково ширилась улыбка.
— Вот и хорошо, — сказал наконец эмир Дамаска. — Я буду ждать.
Отыскав Агнес де Вуазен, королева поспешно сказала ей:
— Агнес, найди и приведи мне Евангелину Комнину. Вот письмо от лекаря из Дамаска. Болезнь вернулась в тело моего сына, а Евангелина заразилась от него, обменявшись с ним свадебным поцелуем.
Ибо даже своей верной фрейлине королева не захотела сказать правды, полагая, что в таком случае уговоры Агнес будут звучать убедительнее.
Не задав больше ни одного вопроса — ибо Агнес твердо верила, что Мелисента знает, что делает, — молодая девушка поспешила к Константинополю.
Тем временем под стены Иерусалима все прибывало воинов. Явились буйной ватагой сицилийцы, прибыли храмовники в белых плащах с красными крестами.
Мелисента в монашеской одежде бродила меж солдат, лихорадочно раздумывая над словами моего отца.
И вот среди кишащего люда Мелисента заметила двух девушек, странно похожих между собой, если смотреть издалека, — черноволосых, с тонкими лицами. Но сколь различны были они на самом деле! Одна служила Господу, другая — низменным интересам смертного человека.
— Мне передали, госпожа моя, что супруг мой и ваш сын снова болен, — заговорила Евангелина.
— Увы, дитя мое, болезнь вернулась.
— Я принесла с собой ту святую воду, что дважды уже совершала чудеса над несчастным моим супругом.
— К сожалению, дитя, святая вода не поможет.
— Почему?
Ибо вера Евангелины в святую воду из Алеппо была неколебима, в чем нет ничего удивительного, поскольку византийка неоднократно делалась свидетельницей творимых от этой воды чудес.
— Потому что, дитя, болезнь наслана на Балдуина за грех перед Аллахом и Бог латинских франков ему не поможет.
Сказав так, Мелисента погрешила против собственной веры, ибо почитала Иисуса Христа Богом всемогущим, для Которого нет невозможного.
Но Евангелина, отнеся подобные слова на счет католических «заблуждений» королевы (ибо христиане Константинополя суть греки и веруют иначе, нежели латиняне), приняла речи Мелисенты за вполне искренние.
— В таком случае, и вы, госпожа моя, заражены той же болезнью, — сказала византийка, все еще недоверчиво.
— Разумеется, дитя мое, я больна тоже, — тут же согласилась королева. — Но и вы, и я — мы обе больны лишь внешним образом, и наши язвы лечатся мазями и настоями, в то время как болезнь Балдуина — внутренняя. Его болезнь поразила душу и исцелить ее можно лишь покаянием. Это будет возможно после того, как установится мир с исламскими государствами. Нам же с вами лучше излечиться сейчас, пока еще есть время и не начался штурм. Иначе война затянется и болезнь слишком разовьется.
— Но как мы можем излечиться? — спросила Евангелина, оглядывая великое скопление воинов под стенами Иерусалима.
— Здесь находится мой друг, лекарь из Дамаска. Идемте!
— Куда?
Остерегаясь проявлять чересчур откровенную настойчивость, Мелисента просто указала на стены цитадели.
— Нам спустят со стен веревку. Постараемся проникнуть в крепость незаметно. Нужно успеть выбраться, пока крестоносцы не начали бить тараном в ворота.
Евангелина все медлила. Ее чуткое сердце улавливало подвох, но рассудок не мог ухватить — где скрывается неладное.
— Вы уверены, что святая вода не поможет?
— Да, да, дитя мое. Уверена.
— Но вы тоже пойдете в крепость для излечения?
— Разумеется.
Кусая губы и из последних сил сдерживая нетерпение, Мелисента подвела свою несчастную невестку к стене. Та вдруг повернулась и проговорила страстно:
— Это ведь для того, чтобы спасти Балдуина?
Опустив ресницы, Мелисента кивнула.
Сверху мелькнула рыжая борода и жидкая чалма моего отца. Звериные глаза эмира загорелись желтым огнем.
Мелисента встретилась с ним торжествующим взглядом и еле заметно кивнула.
Развившись змеей, со стены упала веревочная лестница.
— Идемте же, нас ждут, — проговорила Мелисента, обращаясь к Евангелине.
Евангелина еще раз оглянулась на Иерусалимскую королеву… и пошла. Взялась руками за веревку, ступила на перекладину… Ее потащили наверх. К ней протянулись руки воинов ислама. Вот византийку подхватили за подмышки и бережно приняли на стене.
Мой отец приблизился к ней, приобнял за плечи, зашептал ей на ухо.
Византийка повернулась, ожидая увидеть рядом на стене Мелисенту. Но королева по-прежнему стояла внизу, не сводя с девушки пристального взгляда, вдруг ставшего отчужденным и холодным. Вот Мелисента сделала шаг назад… другой… Неистовый восторг и невыразимая печаль рвали в этот миг душу Мелисенты в клочья. Королеву сотрясала крупная дрожь, так что зубы ее стали постукивать.
Лишь потом Мелисента узнала, что отец мой подверг Евангелину изощренным пыткам и что несчастная дочь Мануила Комнина выдержала все испытания. Ей оставалось последнее — испытание славой. Мой отец наложил на уста византийки печать и связал ее обетом молчания, после чего, торжествуя, поднял на стену.