Подметный манифест
Шрифт:
Камердинер потрогал лежащего мужчину пальцами босой ноги за плечо, пошевелил ему таким же манером руку.
– Господи Иисусе, так ведь я его убил, поди… - прошептал он.
– Да, ты уж хвастался. Поверни тело образиной вверх, - велел Архаров.
– Господи Иисусе, как же это? Господи… - очевидно, Никодимка лишь теперь перепугался.
– Не мог я его убить! Я по плечу бил, Господи! Когда же по плечу убивают?!
– Ты ему, поди, чуть башку не снес, - вставил Потап, опустился на колени и перевернул тело на снину. Меркурий Иванович, нагнувшись, посмотрел и кивнул
– Да-а, тут и Матвей уж не поможет. Царствие ему небесное, - пробормотал Архаров.
– Настасья, куда ты там убралась? Принеси тряпицу - лицо ему закрыть.
Вдруг он вспомнил важное.
– Никодимка! Опомнись, дурак, и говори - где ты третьего потерял?!
По всему выходило, что преследуемый камердинером злоумышленник где-то затаился, а потом, боясь поднятого дворней шума, попытался подняться во второе жилье - и свел близкое знакомство с архаровской пяткой. Но куда он подевался далее - понять было невозможно.
Подняли на ноги всех. Зажгли свет во всем доме, обшарили закоулки, смотрели во дворе и на чердаке, даже в бане. Человек, о коем Архаров знал лишь то, что рожа черная, как сквозь землю провалился. Были основания полагать, что сперва где-то затаился, а потом выскочил в окно.
– Тряпицу ищите, он, сдается мне, рожу черной тряпицей обмотал!
– велел обер-полицмейстер, но поди сыщи черный лоскут в огромном особняке. И, коли злоумышленник умен, то свою тряпицу он с собой и уволок.
На рассвете все угомонились - поиски оказались бесполезны. Тогда лишь Архаров при дневном надежном свете разглядел Никодимкину жертву.
Это был мужчина простого звания, лет тридцати, плохо выбритый, в коричневом кафтане с простыми пуговицами - обтянутыми тканью, в старых башмаках и в коричневыхже суконных штиблетах, прихваченных под коленом ремешками - они были сняты с кого-то более длинноногого и сползали на башмаки немилосердно, замохнатившись по краям. Обыскав покойника, Тихон нашел немного - нож, табакерку, грязный платок. Несколько смутила Архарова прическа ночного гостя - волосы были не такой длины, чтобы гнуть букли и заплетать косицу, но и не настолько коротки, как у человека, который нарочно их стрижет, чтобы носить парик. Также все отметили большой острый нос покойника. Были высказаны предположения о его происхождении, однако нос - не паспорт, может и соврать.
Далее его тормошить не стали. Архаров сказал, что пришлет за ним телегу, чтобы отвезти в мертвецкую, и позвал Никодимку. Время было такое, что ложиться обратно в постель - бессмыслено. Стало быть, пора собираться на службу. Даже любопытно, чем там спозаранку занимаются.
– За Настасьей ты, стало быть следил?
– спросил обер-полицмейстер.
– За ней, за мазовкой, ваши милости Николаи Петровичи. Кто ж еще, стыд и срам позабывши, станет чужих кавалеров в ваших милостей покоях через окошко вовнутрь амурно принимать!
– отвечал нахватавшийся красивых слов Никодимка.
– А более никто из наших баб с соседями не амурится? Погоди, не вопи. Эти наши кавалеры, что за немцем приходили, больно уж хорошо знали, где его чулан. Кто-то ведь научил либо показал.
– Ахти мне!
– тут лишь до Никодимки дошло, что своими подозрениями он подводит Настасью и других дворовых женщин под плети в нижнем подвале.
– Меркурия Ивановича кликни.
Домоправитель явился - тоже уже одетый и причесанный.
– Когда вернусь - чтоб дознался, кто из дворни чужих в дом пускал, - сказал Архаров.
– Кого, когда, по какой надобности. Особливо баб допроси…
И тут он вспомнил Шварца.
Немец еще зимой говорил, что надобно следить за бабами, правильно говорил, а кто его тогда послушал? И про кобелей толковал! После того, как приведенные Сенькой псы на Пасху пропали, новых так и не появилось. Представив, как Шварц выслушает про события минувшей ночи и ограничится лишь качанием головы, Архаров содрогнулся. Кто ж виноват, что по дому обер-полицмейстера шастают загадочные злоумышленники? Да он сам!
Никодимка умело сдернул с барина пудромантель, и Архаров встал - свежевыбритый и аккуратно причесанный (Никодимка не сразу наловчился обходиться с его вьющимися светлыми волосами, но теперь зато и букли, и косица, прихваченная черным бархатными бантом, ему удавались не хуже, чем парикмахерам-французам).
Перед выходом из дома он заглянул к немцу. Тот лежал, укрытый одеялом, а рядом сидел Михей.
– Стеречь тебя, враля, до завтрева будем, - сказал Архаров.
– А завтра, уж не погневайся, поедешь на Лубянку к Карлу Ивановичу Шварцу. Так что думай, любезный. Сдается мне, ты уж и говорить наловчился, и ноги тебя кое-как слушаются. Коли надумаешь говорить - послушаем твоего вранья… Не надумаешь - пеняй на себя. Сашка, пошли.
Секретарь торопливо пошел за обер-полицмейстером, вслед за ним забрался в карету.
– Что скажешь?
– спросил его Архаров.
– Ничего не понять, Николай Петрович, - признался Саша.
– Отчего это он у нас лежал-лежал, а теперь вдруг его вытащить пытались?
– Сие - первый вопрос. В меня стреляли еще когда, зимой… И лишь теперь он кому-то вдруг потребовался.
– Злодеи прознали, что он стал поправляться, и побоялись, что выдаст. Мы же к нему милосердно отнеслись, лечили его, он бы из благодарности выдал, - предположил Саша.
– Нет, он с ними, видать, заодно… Хотя у Шварца заговорил бы непременно. Он у нас, вишь, сытый, жирный, такие плохо плети выдерживают, не говоря уж про кнут. Проведали, что он уже способен языком шевелить, говоришь? А как полагаешь - кто из наших дураков проболтался?
Саша пожал узкими плечиками - этого он знать никак не мог.
На Лубянке у двери кабинета его ждали десятский Толкунов и Тимофей в неком смурном состоянии духа.
– Вот, ваша милость, послушайте, чего скажет, - не особо почтительно буркнул Тимофей.
– Докладывай, как полагается.
– Мы, ваша милость, с Иваном Авдеевым ночью по Воздвиженке и по переулкам ходили, смотрели, кто без фонарей, как положено, с литерами… Уже светало, мы домой собрались, тут шум услышали, побежали на шум, глядим - тело…