Поднебесная
Шрифт:
Лю заговорил, ни на кого не глядя, мерно расставляя ударения:
Никто не знает покоя в бессонном Синане.Ни под полной луной, ни под месяцем нынешней ночи,Где весна обращает лик бледный к грядущему лету.Это место для славы, если ты ее заслужил,Для даров драгоценных, для жажды большого богатства.Этот город не знает покоя ни ночью, ни утром,Когда открывают под бой барабанов большие ворота И белое солнце восходит, туманВ груди Тая возникла какая-то боль, порожденная воспоминаниями и переплетенная с воспоминаниями. Это был его брат, они находились в самом центре императорского двора, в центре империи, и Лю сумел сделать это, без всяких усилий. «Прекрасней, чем мир может быть».
Но что еще он сделал? Или – что мог сделать, с такой же легкостью?
Казалось, все присутствующие смотрят на Тая. Никакой реакции на изысканное произведение Лю: так тоже полагалось. Когда два человека или больше участвовали в стихотворном конкурсе, полагалось ждать, пока не выступит последний участник. Они устраивали такие состязания в Северном квартале, часто – очень пьяными, часто – очень поздней ночью.
Тай сделал глоток вина. Он был невозможно трезвым. Подумал о Яне, о своей сестре. Взглянул на Лю.
– «Если ты ее заслужил», – пробормотал он. – Мне это нравится.
Брат сжал губы. Тай не ожидал от него реакции. И еще он не ожидал, что придется сочинять стихи в такой обстановке. Это двор, а не дом удовольствий и компания друзей-студентов. Он сделал еще глоток. Я могу принести в этот зал только одну вещь, осознал Тай, которой нет у этих элегантных танцоров.
Он посмотрел на Цяня. Лицо поэта выражало внимание. Так и должно быть, когда дело касается поэзии, подумал Тай. Это его жизнь, его воздух и вода.
Тай придумал первую фразу, а затем, – совершенно неожиданно, – окончание стиха, по контрасту со стихом брата, и начал говорить – медленно, выбирая свой путь, словно шел по залитому луной лесу. И когда пришли слова, пришли и образы, с которыми он до этого жил:
К югу от нас под луною сияет Синань.Фонари скоро ярко зажгутся в весенней ночи.Льются музыка, смех и густое, хмельное вино.На запад взгляни – далеко, где дорог больше нет,Там, у озера, кости белеют на острых камнях береговПод холодным сияньем далеких сверкающих звезд.Оттуда на тысячи ли расползлась пустотаНа восток и на запад, лишь горы ее стерегут.Птицы медленно кружат, когда опускается ночь,И горюющих призраков стоны слышны в темноте.Как нам правильно жить?Равновесие как обрести?Сначала он посмотрел на Лю – в молчании, которое воцарилось, когда он закончил, и тишина влетела в зал, подобно ветру с улицы. Он так часто в детстве смотрел на брата, ожидая одобрения. Лю отвернулся, задумчиво, а потом – наверное, это было трудно, подумал Тай, – снова повернулся к младшему брату.
– Ярко соткано, – произнес он. Старое выражение. Поэзия и шелк.
– Это нечто большее, – тихо сказал Сыма Цянь.
Послышался
– Да. Много времени не прошло, не так ли? – едко заметил Вэнь Чжоу. – Всего несколько минут назад Шэнь Тай вышел из укрытия и уже спешит напомнить нам о своем столь героическом пребывании на западе.
Тай бросил на него взгляд через комнату. И в тот момент понял две вещи. Что он умеет это делать: умеет танцевать, по крайней мере, некоторые здешние танцы, если захочет, – и что в этом зале находится человек, испытывающий еще больший гнев, чем он сам.
Он пристально смотрел на статную фигуру первого министра. Этот человек забрал Капель. Убил Яня.
Тай не спешил. Он понимал, что они его подождут. Потом сказал:
– Там было больше ста тысяч непогребенных солдат. Половина из них – наши воины. Я не думал, что нужно напоминать вам об этом, первый министр Катая.
Он увидел, как вздрогнул его брат, и это означало, что он понял, как глубоко проник удар Тая, – и не смог этого скрыть.
– Вы мне испортите удовольствие, если будете ссориться, – капризно протянула Цзянь. Тай взглянул на нее, на преувеличенно опущенные уголки этого красивого, накрашенного ротика. Она опять играет с ними, подумал он, но с определенной целью.
Он поклонился:
– Снова приношу свои извинения, уважаемая госпожа. Если мне предстоит проводить время при этом дворе, мне следует проявлять сдержанность, даже когда ее не проявляют другие.
Он увидел, как она подавила улыбку.
– Мы не собираемся позволить вам нас покинуть, Шэнь Тай. Я думаю, император пожелает принять вас официально, и очень скоро. Где вы остановились в Синане?
Он об этом не успел подумать. Это может показаться смешным.
– У меня здесь больше нет места жительства, милостивая госпожа. Я сниму где-нибудь комнаты и…
Она казалась искренне изумленной:
– Снимите комнаты?
Принц Шиньцзу выступил вперед.
– Драгоценная Наложница права, как всегда. Со стороны двора было бы шокирующим упущением, если бы вам позволили это сделать. Прошу вас принять один из моих домов в Синане, пока. До тех пор, пока мой отец и его советники не найдут время, чтобы рассмотреть должные способы воздать вам почести.
– Мне… мне не нужно воздавать почести, господин принц. Я сделал у Куала Нора то, что сделал только…
– …Только из уважения к вашему отцу. Я понимаю. Но ведь миру не возбраняется воздавать вам за это почести, не так ли? – Принц улыбнулся. Опустошил свою чашку. – И потом есть еще эти кони. Один из моих людей зайдет к вам сегодня вечером, чтобы договориться.
Действительно, есть еще эти кони, подумал Тай. Он снова спросил себя, – уже в который раз, – имела ли принцесса Чэн-Вань в Ригиале на далеком плато хоть малейшее понятие о том, что она с ним делает, когда приказала прислать ему этот подарок.
Другая женщина, которая, кажется, сейчас входила в его жизнь и определяла ее, та, которая точно знала, что она делает, объявила об окончании своего собрания.
Гости поклонились ей и начали покидать зал. Шиньцзу остался в помещении. Тай посмотрел на экран, за которым прятался. С этой стороны не было видно отверстий.
Он взглянул на второй экран.
Он вышел последним. Управляющий закрыл дверь. Утонченно изящные сопровождающие Тая стояли там, скромно пряча руки в рукава. Он увидел стоящих поодаль вместе Чжоу и Лю. Интересно, подумал он, не задержится ли брат, чтобы поговорить со мной? Он не знал, готов ли он к этому. Сыма Цянь тоже его ждал.