Поднебесная
Шрифт:
Женщина смогла изменить мир.
И Ли-Мэй – не первая женщина, которую отослали из жизни и из дома под предлогом замужества, развода, чьей-то смерти, рождения, неспособности родить ребенка… тем или иным жестоким способом.
Она слышит, как выкрикивают приказы. Она уже узнает некоторые слова, она их запомнила. Караван наконец останавливается на ночлег. Приближение лета в степях означает очень долгие дни.
Уже установился привычный порядок: две принцессы остаются в своих носилках, пока ставят их юрты. Они выходят, когда их позовут, и идут прямо в юрты, куда
Носилки ставят на землю, и сидящая в них Ли-Мэй корчит рожицу. Это немного по-детски, хотя ей бы не понравилось, если бы ей это сказали. Она сует босые ноги в туфли, сама отодвигает занавеску – на этот раз до конца – и выходит наружу, на вечерний свет и пыльный ветер широкой степи.
Вокруг нее трава, мир зеленый, как изумруд. Ее сердце быстро бьется. Она надеется, что этого никто не заметит.
Один из носильщиков ее паланкина вскрикивает в изумлении. Какой-то всадник оборачивается на этот крик, видит, что она стоит возле носилок, и галопом скачет по высокой траве: тот самый, что смотрел на нее недавно. Он спрыгивает с коня еще до того, как тот остановился, плавно приземляется, сначала быстро бежит, потом замедляет бег. Он делал это тысячи раз, думает Ли-Мэй.
Он подходит к ней, на его лице гнев и нетерпение. Богю начинает яростно говорить, жестами указывая на носилки. Хотя она не понимает ни слова, смысл совершенно ясен – воин требует вернуться в них.
Ли-Мэй не шевелится. Он повторяет снова те же слова, уже громче, с тем же резким жестом рукой в сторону носилок. Теперь уже и другие обернулись и смотрят на них. Еще два всадника быстро приближаются от головы колонны с мрачными лицами. Разумнее всего было бы вернуться в паланкин, думает Ли-Мэй.
И изо всех сил бьет стоящего перед ней мужчину по лицу.
Он удара у нее горит ладонь. Она не помнит, когда в последний раз ударила человека. Собственно говоря, она вообще не помнит такого случая.
Ли-Мэй произносит, четко выговаривая слова, – он не поймет, но это неважно:
– Я – дочь катайского генерала и член императорской семьи Небесного императора Тайцзу, Повелителя пяти добродетелей. И я – невеста наследника кагана. Каким бы ни был твой ранг или ранг любого из вас, сейчас вы будете слушать меня. Мне надоело сидеть на носилках и в юрте весь день и всю ночь. Приведите того, кто понимает цивилизованный язык, и я повторю это еще раз!
Возможно, он ее убьет.
Возможно, она стоит на пороге ночи, у перехода в иной мир. Его позор должен быть огромен, ведь его ударила женщина.
Но она видит в его глазах нерешительность, и ее охватывает чувство облегчения. Она не умрет на этом вечернем ветру. Богю возлагают слишком большие надежды на ее приезд на север и на этот брак.
Несколько мгновений назад он казался таким гордым, когда проезжал мимо и смотрел на нее. Повинуясь только своему инстинкту, Ли-Мэй делает шаг назад, сдвигает ступни и кланяется, официальным жестом сцепив руки внутри широких
Выпрямившись, она улыбается, коротко и снисходительно, как особа царской крови, снижающая напряжение трудного момента.
Надо сбить их с толку, думает она. Пусть они чувствуют себя неуверенно с ней. Демонстрируй гнев и независимость, затем будь учтивой и даже милостивой. Она видит, что занавески носилок другой принцессы (настоящей принцессы) слегка приподняты. Хорошо. Пусть она смотрит. По крайней мере, это идиотское пение прекратилось.
Ли-Мэй слышит птиц; они пролетают над головой, много птиц. Неподалеку есть озеро. Вот почему они выбрали это место для привала на ночь.
Она указывает на воду:
– Что это за озеро? Как оно называется на вашем языке?
Она смотрит на человека, стоящего перед ней. Другие двое к тому времени уже подъехали к ним, оставаясь на конях – они явно не знают, как себя вести. Ли-Мэй продолжает:
– Если мне предстоит жить среди богю, я должна знать такие вещи. Приведите ко мне того, кто может ответить!
Удивительно, но стоящий перед ней человек прочищает горло и отвечает:
– Мы называем его озером Сурка. Их тут много. Сурки, их норы на холмах, на другом берегу.
Он говорит по-катайски. Ли-Мэй приподнимает брови и одаривает его улыбкой, опять недолгой:
– Почему ты не сказал мне, что говоришь на нашем языке?
Богю отводит взгляд в сторону, пытается презрительно пожать плечами, но ему это не удается.
– Ты его выучил во время торгов у излучины реки?
Он бросает на нее быстрый взгляд, пораженный, хотя догадаться было нетрудно.
– Да, – отвечает он.
– В таком случае, – уже холодно говорит она, – если тебе есть что мне сказать, в том числе если у тебя есть просьбы, на которые я могу согласиться, а могу и не согласиться, с этой поры ты будешь говорить со мной на том языке, который я знаю. Ты меня понимаешь?
И, к ее ликованию, после кроткой паузы он кивает.
– Скажи им, – бросает она и поворачивается к ним спиной, чтобы смотреть на восток, на озеро и на птиц. Ветер треплет ее волосы, стараясь вытащить пряди из-под длинных шпилек.
Об этом есть стихотворение, в котором ветер – это нетерпеливый любовник.
Она снова слышит, как богю откашлялся и начинает говорить на своем языке с всадниками, которые собрались вокруг.
Ли-Мэй ждет, пока он закончит, потом поворачивается и к ним, и теперь она кое-что сообщает ему, им всем:
– Отныне я буду стараться выучить ваш язык. У меня будут вопросы. Ты должен показать мне всадников, которые знают катайский язык. Ты понимаешь?
Он снова кивает. Но, что важнее, один из сидящих верхом поднимает руку, словно просит позволения говорить (так и должно быть!), и говорит:
– Я тоже говорю на вашем языке, принцесса. Лучше, чем он, – богю усмехается, обнажая кривые зубы. Здесь видна конкуренция. Он старше по положению.
И Ли-Мэй с удовольствием отмечает, что тот, кто стоит перед ней, сердито смотрит на нового претендента. На этот раз она улыбается тому, кто сидит на коне: