Поднебесный гром
Шрифт:
— Узнаю, тезка, в тебе свою молодость.
— Вы, по-моему, и теперь не стары, Валерий Константинович, — ответил Волчок.
— Не говори, раньше я был, как живчик. Вчера мне просто было жаль на тебя смотреть: ты весь испереживался. Это хорошо, что так свое дело любишь.
— А кто летать не любит?! — возразил Волчок. — Вот и Аргунов, и Струев!
— Струев? — думая о чем-то своем, переспросил Русаков и неожиданно спросил: — А он разве от вас не уходит?
Волчок удивился:
— Куда уходит?
— Не знаю.
— Ну нет, Струев не такой! — вскинулся Волчок.
— А какой?
— Пилот экстра-класс!
— О, да ты, вижу, влюблен в него?
Они сидели в летном зале одни, и никто не мешал им вести неторопливую беседу.
— Валерий Константинович, разрешите спросить?
— Разрешаю, — улыбнулся Русаков.
— За что вы получили звание Героя Советского Союза?
— За лихость.
— Ну уж, не говорите! За лихость обычно наказывают. Меня, например, от полетов уже отстраняли. Вам же — звезда.
— Эх ты, — сказал Русаков, — у меня ведь много разного бывало, всего и не упомнишь! Трижды на вынужденную садился, два раза катапультировался. Вел тему «Инерционное самовращение на сверхзвуковом истребителе». В курсе, что это такое?
— Только теоретически. Интенсивное вращение машины вокруг трех осей на больших числах «м».
— Можно и так сформулировать, — согласился Русаков, — а сущность одна. У меня тогда от перегрузок в глазах сосудики полопались. Думал, ослепну. Там, понимаешь, перегрузки знакопеременные: то положительные, то резко отрицательные. Садился, как вслепую. Э, да что там! Ты бы лучше у Аргунова расспросил: у него столько бывало разного!
— Все мы летчики.
— Все? Ну, не скажи… Иная курочка яичко снесет, а раскудахтается на весь белый свет. Андрей же молчун, у него лишнего слова за рубль не выпросишь, но испытатель — каких мало. Ты приглядись к нему получше. Верный человек. Настоящий товарищ. Так что тебе, я считаю, повезло с шеф-пилотом… А это очень важно, особенно в молодости.
В дверях — легок на помине — показался Аргунов.
— Валерий, который Александрович, — тебе пора на вылет, — сказал он.
В другое время Волчок сломя голову кинулся бы за шлемофоном, но теперь он почему-то медлил. Русаков поднялся:
— Иди, тебя самолет ждет. Да и мне пора.
— Как? Вы разве улетаете?
— Моя работа закончена.
— Но ведь мы… мы сегодня у меня собираемся, хотим отметить первый вылет…
— Знаю, мне Андрей говорил.
— Останьтесь, Валерий Константинович! — Волчок умоляюще глядел на него.
— Не могу, тезка, не могу. На фирме много работы накопилось. Бывай. Новых стартов тебе и… гладкого аэродрома!
— Как же так? — Волчок, не скрывая досады, поплелся было за Русаковым, но тот остановился в дверях, как будто что забыл, и, продолжая прерванный разговор, с улыбкой сказал:
— Держись Аргунова!
— О чем это вы? — спросил Андрей, когда Волчок вышел.
— Да так, учил молодого да раннего уму-разуму. Ты сам-то как? Все тянешь, как та рабочая лошадь?
— Тяну.
— Эх, Андрей, Андрей, быть бы тебе уже давно на фирме… заслуженным летчиком-испытателем… А ты…
— Каждому свое…
— Самолюбия тебе не хватает, вот что я тебе скажу, — продолжал Русаков. — Довольствуешься малым.
Ему припомнилось, с каким трудом удалось вытащить Аргунова в центр для сдачи экзаменов на первый класс. Он буквально в каждом письме донимал Андрея одним и тем же вопросом: когда приедешь сдавать на первый испытательский класс? Пока, мол, я член квалификационной комиссии, все же какая-то поблажка будет. Дополнительный вопросик подкину попроще.
Аргунов отшучивался: «Успеется, какие наши годы!» Наконец отважился: «Еду».
И вот тут-то произошла небольшая заминка.
Разбирая представление на Аргунова, председатель комиссии, известный летчик-испытатель, насторожился:
— Второй класс вы получили восемь лет назад?
— Так точно, восемь.
— И что же, после этого даже попытки сдавать на первый не делали?
— Нет.
— Ну и ну! — председатель удивленно покачал седой головой. — Впервые вижу летчика, который не стремится повысить свою классность. — И, повернувшись к сидящему рядом Русакову, тихо прошептал: — Наверняка в теории плавает. Уж я его погоняю до седьмого пота!
Он действительно засыпал Аргунова вопросами, один другого каверзней, заковыристей, а тот, стоя у доски, испещренной формулами и графиками, огромный, кряжистый, в полурасстегнутой неизменной кожанке, неторопливо объяснял, доказывал. Он вообще держался с завидным самообладанием, хотя иные испытатели при виде светил аэродинамики, кандидатов и докторов технических наук, буквально терялись и, отвечая, порой входили в такой словесный штопор, что никакими силами выбраться из него уже не могли…
Председатель комиссии с нарастающим интересом слушал ответы Аргунова.
— Ну хорошо! — сказал он наконец. — А что вы знаете о конфигуральном управлении?
Русаков нетерпеливо заерзал на стуле.
В прошлом году на этом дополнительном вопросе погорел один испытатель.
Ах какая досада! Надо было бы проконсультировать Андрея заранее. Дело это принципиально новое и, естественно, еще малоизвестно, не получило среди летного состава широкой огласки.
Аргунов медлил с ответом, и тогда Русаков, как когда-то в школе, подсказал жестом — он украдкой от председателя комиссии повернул ладонь кверху. По едва приметному движению посветлевших глаз Андрея понял: догадался.