Поднебесный гром
Шрифт:
— Тебе не скучно?
— Что ты! Когда ты рядом…
— А когда не рядом? С некоторых пор я замечаю: ты не торопишься с аэродрома. Тебе там интересно?
— Еще как!
— А ты расскажи как.
Андрей задумывался.
— Об этом не расскажешь. Это надо чувствовать, — наконец проговорил он.
…Нет, Лариса не могла проникнуть в его мир, как ни старалась. И тогда она нервничала, злилась, упрекала Андрея:
— Ты меня не любишь! — и уходила домой.
Хорошо, что матери не было дома — она уехала на курорт лечиться, —
Как-то Лариса не приходила к нему несколько дней.
«Как он там один? А может, уже не один?» Лариса не выдержала и побежала к Андрею. Подойдя к двери, она вдруг услышала голоса — мужской и женский. Сердце обмерло. «Все правильно, не напрасно я боялась». Причем, отметила Лариса, голоса были очень веселые. «Может, повернуться и уйти? Должна же быть у человека гордость! Но нет, — тут же решила она, — будь что будет!» И с шумом распахнула дверь.
С первого взгляда ей показалось, что Андрей испугался, как-то нелепо задергал руками и заморгал, но уже в следующее мгновение лицо его расплылось в улыбке.
— Вот хорошо, что пришла. Знакомьтесь.
Только теперь Лариса заметила в глубине комнаты рослую худенькую девочку в брюках и белой кофточке. Широко открытыми глазами она со страхом и удивлением смотрела на нее.
— Папа, кто это?
— Видишь ли, Оля, это твоя… Это моя жена. Понимаешь?..
— Жена? — недоверчиво прищурилась Ольга. — Почему же ты ничего мне не сообщил?
— Я не думал, что ты так внезапно приедешь. Даже не дала телеграмму.
— Значит, ты не хотел, чтобы я приезжала? Написал бы: не приезжай, — и я бы не приехала… — Ольга говорила тихо, еле сдерживая слезы, и глядела то на отца, то на Ларису. — А теперь что же? Я вам… Я тебе не нужна? Тогда я пойду…
— Ольга! — Андрей оставил Ларису и подошел к дочери, положил свои большие руки на ее худенькие плечи. — Как тебе не стыдно? Что значит — не нужна? Мне ты всегда нужна — самая близкая, самая родная. Олюшка!
— Прости меня, папа… Я ведь не знала. И вдруг врывается… Я даже перепугалась. Мало ли что можно подумать… — Она сняла с плеч отцовские руки, вытерла слезы и приблизилась к Ларисе: — Простите меня, если что не так…
Лариса протянула руку:
— Думаю, мы с тобой подружимся. Во всяком случае, я хочу этого.
Ольга ничего не ответила, молча пожала протянутую руку и виновато оглянулась на отца:
— А я тебе меду привезла.
— Вот и отлично. Сейчас все вместе будем пить чай. С медом. Горный медок. Вкусный.
«Поздно уже», — хотела было возразить Лариса, но Андрей заспешил на кухню. Следом за ним выскользнула из комнаты и Ольга.
«А как же портрет?» — Лариса вдруг вспомнила, что два дня назад сняла со стены портрет матери Ольги. Сняла и положила в шкаф. Хорошо еще, что Ольга не заметила. Нужно сейчас же повесить его обратно. Но где же портрет? Где он? Лариса судорожно шарила на полках шкафа, выбрасывая вещи, но портрета не находила. «Куда я его положила, куда?» Она все время оглядывалась на кухонную дверь, боясь, что Ольга сейчас войдет и спросит: «Что это вы здесь делаете? Почему роетесь в чужих вещах?» Или еще хуже: увидит портрет матери в чужих руках. Что же делать? Что делать? Позвать Андрея?
Лариса в растерянности оглянулась и увидела… портрет на стене, на том самом месте, где он висел раньше. Но ведь она точно помнит, что спрятала его в шкаф. Значит, Андрей успел-таки вернуть его на место!
— Уф! — будто сто пудов тяжести свалилось с ее плеч. Лариса в изнеможении опустилась на стул и закрыла лицо руками. Ей вдруг стало стыдно, так стыдно перед Андреем! Разыскал спрятанный ею тайком портрет, возвратил на место — и ни слова упрека. «Прости меня, Андрюша…»
Из кухни показался Андрей:
— Ну что же ты? Идем пить чай.
— Сейчас, сейчас… — А сама не могла подняться с места, ноги ослабли, и закружилась, затуманилась голова.
Андрей подошел и помог ей встать.
— Не волнуйся, все будет хорошо. Ты видишь, какая она добрая!
Потом они все вместе пили на кухне чай, заваренный необыкновенно пахучими травами, и раскрасневшаяся Ольга возбужденно рассказывала, как она собирала эти травы и один раз чуть не сорвалась со скалы в ущелье.
— Хорошо, что на мне был плащ. Зацепилась полой за корягу и повисла. А внизу река бурлит, так страшно сделалось. Спасибо, дедушка близко оказался. Снял меня со скалы и отшлепал.
— И правильно сделал!
Андрей, распаренный, размякший от третьей чашки горячего, обжигающего чая, счастливо улыбался, глядя то на дочь, то на Ларису. Ему было хорошо. Так хорошо, что слезы навертывались на глаза. Он даже не слушал, о чем они говорили потом, ему было достаточно слышать их голоса. А что будет дальше — стоит ли об этом загадывать? Вот они сидят, пьют чай, смеются, печалятся, самые родные, самые близкие на земле люди, и от этого, кажется, молодеет душа.
Андрей уже не помнил, когда ему было вот так же радостно, как сегодня, как сейчас. Может быть, поэтому и не хотелось говорить. И все же, допив чай, он произнес:
— Теперь уж, Олюшка, я никуда тебя не отпущу. Будешь жить дома.
15
Над широкой луговиной аэродромного поля, от которой серой холстиной под самый горизонт убегала бетонированная полоса, сияло васильково-синее, совсем не осеннее небо. Сегодня оно было такое чистое, неповторимо свежее, такое приветливое и манящее, что поневоле отрешишься от всего суетного, обыденного.