Поднимается ветер…
Шрифт:
— Вы отвечаете за пациента головой. Перед мной. Через три дня он должен быть на ногах.
— Это просто невозмо-ожно, — проблеял лекарь.
— А меня это не волнует, — отрезал Саннио. — Вылечите его — доплачу, не вылечите — повешу. Лекарь, что-то неразборчивое бормоча себе под нос, принялся вновь изучать лоскут с запиской. Саннио и сам не ожидал от себя подобной прыти и резкости, еще недавно назад он кланялся бы лекарю и называл его мэтром, но теперь все изменилось. Где-то в глубине души он понимал, что его заносит, что дерзость и грубость — не лучшие способы добиться своего, но плевать он хотел и на внутренний голос, и на весь опыт, подсказывавший ему, что дерзить тому, от кого зависит жизнь больного, не стоит. Он был секретарем герцога Гоэллона, и если эта перхотистая тля считает, что может нарушать предписания герцога, то Саннио объяснит ему, где его место. Семь дней все тянулось более-менее хорошо. Юный Литто, звали его Альдинг, но Саннио быстро сократил его до Дина, пил настойки и бульон, много спал и поправлялся. Синяки, к которым постоянно прикладывали примочки с бадягой и свинцовой водой, рассасывались. Вскоре под сине-черной маской обнаружилось вполне человеческое лицо с тонкими красивыми чертами. Дин стоически переносил перевязки и промывания ссадин, не издавал ни звука, пока лекарь накладывал новые порции жгучих мазей, пил все, что ему давали и не задавал лишних вопросов. В черных ночных глазах порой мешались боль и злость на собственную беспомощность, но ни единого грубого слова, ни одной жалобы Саннио не услышал. Лекарь посоветовал ему нанять сиделку, и мэтр Гоб привел из деревни опрятную пожилую женщину. Та не отходила от постели больного, сидя с вязаньем и изредка развлекая мальчика разговорами. Болтливой ее назвать было нельзя, Дину она не досаждала, напротив, юный Литто улыбался, слушая ее рассказы. К тому же она умела читать, правда, на постоялом дворе не нашлось ничего, кроме Книги Сотворивших, но Саннио не имел ничего против, он и сам приходил послушать, как сиделка читает поучительные притчи. Она чуть запиналась, но читала с таким искренним воодушевлением и почтением, что Саннио тихо восхищался. Рыжего Бориана он на второй день сплавил леснику. В отличие от секретаря, графский сынок умел и любил охотиться. Хоть подходящей лошади ему в деревне так и не нашли, он с удовольствием бродил по лесам с луком. За каждый день нянченья малолетнего чудовища леснику причитался сеорин, так что довольны были обе стороны, а Саннио сразу убил двух зайцев: избавился от непоседливого парня и убрал его с глаз долой на всякий случай. Лесник понял намеки Саннио и согласился присмотреть не только за рыжим, но и поглядеть по сторонам, и припрятать парня, если что. На восьмой день лекарь разрешил Литто вставать с постели, отменил прием половины настоек, велел прогуливаться вокруг дома и побольше есть. Черноволосому явно не нравилось, что на прогулках ему приходится опираться на руку Саннио или плечо сиделки, но и это испытание он перенес с молчаливой гордостью. Секретарь понял, что искренне уважает мальчика, проявившего столько мужества и терпения. Литто не спрашивал ни о родителях, ни о том, к кому и зачем он попал, не спорил и благодарно принимал уход и лечение, хотя видно было, что ему тяжело и стыдно. Еще через два дня примчался герцог. Саннио издалека услышал топот копыт и велел сиделке отвести Литто наверх, а мэтру Гобу — закрыть ворота, но тревога оказалась напрасной. В седле Гоэллон вез девочку с длинными косами, одетую в крестьянское платье с передником. Секретарь сам бросился открывать тяжелые ворота. С души упал огроменный камень, и только сейчас Саннио почувствовал, сколько он весил.
— Рад вас видеть, мой юный друг! — ссаживая девчонку, сообщил Гоэллон.
— Я тоже, дядюшка! — улыбнулся Саннио. — У нас все хорошо, все живы, а наш больной почти поправился.
— И передать не могу, как вы меня обрадовали, Саннио, — обнял его герцог. Колючая щетина царапнула щеку. Насквозь пропыленный кафтан герцога пах дымом, лошадиным потом и — юноша усмехнулся, — все теми же горькими духами. Девочка с косами стояла молча, глядя на обнимающихся мужчин здоровущими голубыми глазами. Похожа она была на мышку — пепельные волосы, узкое личико с острым носом, вот только эти глазищи все портили, объясняя всем и каждому, что через пару лет «мышка» затмит многих столичных красавиц. По изящным рукам, явно не державшим ничего тяжелее иголки, Саннио догадался, что она не крестьянка; впрочем, этого он и ожидал.
— Это Керо, — сказал герцог. — Займись ей, пожалуйста. Саннио задумчиво потер лоб. С мальчишками все было просто, даже с такими непоседами, как Бориан. Что делать с голубоглазой мышкой, он представлял себе очень плохо. Наверное, ее нужно было вымыть и накормить, но девочка была явно не в том возрасте, когда ее можно было бы запихнуть в бочку с горячей водой и оттереть песком. Секретарь слегка покраснел. Потом до него дошло, что делать, и он кликнул сестру мэтра Гоба — вот ей заниматься девчонками было по чину. Сам он поднялся наверх, где уже распоряжался Гоэллон. Противный лекарь получил несколько монет и был отправлен восвояси. Судя по выражению лица лекаря, большего подарка, чем разрешение отправляться на все четыре стороны, герцог ему сделать не мог. Он немедля велел седлать свою лошадь и, даже не пообедав, скоропалительно отбыл. Об этом никто не сожалел. С сиделкой герцог был куда вежливее. Когда благородный господин почтительно поцеловал ей руку, женщина онемела от изумления и застыла, потрясенно глядя на свою ладонь. Вскоре все были сыты, вымыты, переодеты в чистое и сидели в одной комнате. Бориан, за которым послали к леснику, чинно сидел на краю кровати, болтал ногами, но вел себя на удивление тихо. Охота и вольная жизнь в лесу не пошли на пользу его костюму, но вернули на бледную физиономию румянец и, кажется, прибавили парню уважения к окружающим. Альдинг, хоть и щеголял до сих пор желто-зелеными синяками и сидел неестественно прямо из-за тугой повязки, тоже не выглядел живым трупом. Мышка Керо робко стояла у стенки. Служанка нашла для нее новое платье и уложила косы вокруг головы. Выбритый Гоэллон держал в руке кувшин с вином и то и дело прихлебывал прямо из него, пренебрегая кружкой; рубаха была распахнута, волосы распущены и герцог походил на довольного кота. Саннио удивился, не понимая, как вокруг Гоэллона, будь он даже предельно усталым, что прекрасно было видно по темным кругам под глазами и заострившимся скулам, образуется такой теплый и аккуратный уют. Казалось, что при нем вещи сами укладываются на места, а любой беспорядок, трепеща от страха, прячется по углам и боится высунуть нос.
— Сегодня все отдыхают, а завтра мы уезжаем. Саннио, нам понадобится повозка и еще две лошади, какие-то вещи для наших спутников, припасы… Разберитесь с этим.
— Да, дядюшка, — откликнулся секретарь. Он был абсолютно и безусловно счастлив.
Араон уныло созерцал головной убор епископа и старался сидеть смирно. Митра была расшита крупным жемчугом, блики свечей плясали в центре белых шариков, и от этого мигания болела голова и хотелось немедленно заснуть. Его Преосвященство говорил, говорил и говорил, речь журчала, как струйка фонтана в саду, и принц был уверен, что еще немного — и глаза закроются сами, и даже епископу не удастся его разбудить. Епископ Лонгин, руководивший обучением наследников, читал принцу Араону нотацию, и конца-края его речи не предвиделось. Сбегавшая с горного хребта Неверна река Сойя, делившая столицу на две части, и то была короче, чем поучение епископа. Впрочем, торопиться было некуда. До урока оставался еще час, за окном лило, как из перевернутого таза, только таз этот был бесконечно глубоким и невиданной ширины: как раз со всю Собру. Тяжелые серые струи били в окно, сбегали по стеклу, потом собирались в желоб водостока и громко ворчали, срываясь с края. Дородный епископ, фигурой больше похожий на купца, чем на служителя Церкви, плавно двигался по комнате взад и вперед. Левой рукой он рубил воздух, должно быть, хотел, чтобы у слушателя закружилась голова. Рукав омофора был тоже расшит жемчугом, и на нем тоже были блики, мигающие, злые — они кололи глаза и мешали думать.
— Вы не слушаете, Ваше Высочество! — вдруг прервал монолог епископ.
— А?! — встрепенулся Араон. Пытка на время закончилась… если только Лонгину не придет в голову прочитать новую речь, на сей раз о внимательности, и все в том же духе. — Я слушаю, Ваше Преосвященство!
— О чем же я говорил?
— О послушании.
— Вы не слушали! — тряханул бородой епископ. — Вот уже не первую минуту я говорю о совсем ином. Вы же опять проявили невнимание… «Накаркал, — подумал принц. — Началось…».
— Простите.
— Все ваши учителя жалуются на то, что вы не в состоянии сосредоточиться и на десять минут! Вы постоянно отвлекаетесь, занимаетесь вовсе не тем, что должно, не слушаете и занимаетесь ерундой, которая позволительна неразумным детям, но не пятнадцатилетнему юноше!
— Все? — заинтересовался Араон.
— Кроме ваших новых учителей фехтования, — поджал губы епископ Лонгин. — Эти господа мне ни о чем не докладывают.
Наследник вздохнул с облегчением. Господа Кертор и Далорн в отличие от прочих — не жалобщики, а достойные люди. Это главное, а все остальное… протянуть бы еще как-нибудь два года, а там уж можно самому выбирать, что делать, чему учиться, а кого и выставить вон из дворца. Всех, кроме учителей фехтования, принц собирался выгнать в шею, нет, в три шеи. Жаль, что нельзя так выгнать и епископа, но через два года он и сам отстанет, обучение закончится.
— Так вот, ваше высочество, я говорил о том, что отношения, подобные тем, что у вас сложились с его высочеством принцем Элграсом недопустимы. Ваше высочество, вы с братом не сыновья плотника или пекаря! Вы — наследник его величества короля Ивеллиона II, и именно вам надлежит являть собой пример всем благородным людям Собраны! Вы же позволяете себе непозволительное! Последнее же досадное происшествие и вовсе недопустимо! Принцы не могут драться на кулачках, как мясники, в любой момент, когда им вздумается…
— Дуэли тоже запрещены, — вздохнул принц.
— О чем вы говорите, ваше высочество?! — возопил епископ. — Это просто немыслимо! Не знаю, что с вами случилось в последнюю девятину, но предполагаю, что это связано с неподобающим обществом. Более определенно епископ Лонгин не выражался на памяти Араона никогда. Хочешь и дальше заниматься с новыми учителями — веди себя так, как требуют наставники, но и в свободное время тоже изволь соблюдать все их заповеди. Принц насупился. Все ставят ему условия, считают, что вправе… и епископ хуже всех. И, главное, почему его преосвященство выговаривает Араону за то, в чем виноват только брат? Кто устроил драку? Кто вел себя, как тот самый мясник?
— Но почему во всем виноват я… — принц сначала начал говорить, а только потом прикусил язык, понимая, что сейчас услышит.
— Вы виноваты именно в том, в чем виноваты вы! — вполне ожидаемо откликнулся Лонгин. Блики негодующе вспыхнули. — Вы не соблюдаете должную дистанцию в общении с братом, вы забываете о том, что рано или поздно станете ему не только братом, но и сюзереном, вы должны вести себя с ним, как достойный сеньор с достойным вассалом! Вам пятнадцать лет, ваше высочество, и вы должны, да-да, вы обязаны блюсти свое и его достоинство! Вы — старший брат и господин, и вы должны быть и примером, и образцом поведения. А вы… что делаете вы? Хорошо епископу рассуждать, гневно потрясая тиарой и всплескивая рукавами, а вот попробовал бы он сам вести себя с братцем достойно. Негодяй не знает ни правил, ни границ, а когда Араон пытается ему о них напомнить, показывает кулак и считает, что так и полагается. Если младший брат на голову выше, шире в плечах, а в голове у него вороны свили гнездо, то, может быть, епископу стоит обратить праведный гнев на него, а не на старшего?
— Принц Элграс уже наказан и будет наказан, но вы настолько далеки от безупречности, что я не рекомендовал бы вам жаловаться на брата! — Лонгин уже не в первый раз выказал умение читать мысли. — Это низко и недостойно наследника короля! Ваше положение обязывает вас спрашивать в первую очередь с себя, с себя, а не с младшего по годам и положению. Как вы будете править государством, если не в состоянии справиться даже с младшим братом?! Голова болела все сильнее, а от бликов перед глазами плясали цветные искры. Араон отвернулся и уставился на портрет отца, висевший по правую руку. Его величество король Ивеллион на картине был на себя абсолютно не похож… по крайней мере, принц его таким не видел. Таким добрым и мудрым, ласково взирающим на своих подданных. Наверное, Араон был плохим подданным. Да уж, если верить епископу Лонгину, то попросту никудышным.