Подполье на передовой
Шрифт:
– Да кто ж там фамилии скажет? Разговор-то на базаре слышала.
– И вдруг заискивающе просила:
– А разве тебе нужно это? Я, кабы знала, все-все расспросила бы...
Сперанский опять расслабился, откинулся на диван, обнял Голотько.
– Дура. Все-таки дура ты, Прасковья. Хоть и красивая.
– Ну, зачем ты так?
– надула губы Голотько.
– Я же хотела как лучше...
– Как лучше!
– передразнил Сперанский.
– Тогда слушай, как надо, чтобы лучше. На базар не ходи - там сейчас каждый день облавы. Не опомнишься, как в Германию
Голотько успокоенно и благодарно положила свою голову на колени полицая.
***
Гауптфельдфебель первой роты 617-го карательного батальона Курт Шлехтер прохаживался перед замершим строем краснопогонников и внимательно всматривался в их лица. Сейчас им руководил приказ начальника гестапо господина Гофмана: найти трусов, собравшихся бежать ж партизанам. Правда, шеф там что-то говорил, что это еще непроверенные сведения, что полиция пользуется базарными слухами и что всех этих Сперанских и Кроликовых пора повесить, - но это поли- тика, это не его, Курта, дело. Во всяком случае приказа вешать не было, а был приказ выявить: "кто?" Вот он и шел вдоль шеренги, останавливаясь перед каждым третьим краснопогонником, и задавал вопросы: - Ти? Зволичь!
И шел дальше, к следующему, третьему. Это действенный прием, он научился ему в лагере Свинемюнде. Сначала надо пройти слева направо, подозревая каждого третьего. Потом справа налево - каждого второго. И, наконец, тех, кто в расчете на три должен быть первым. Эффективный способ. Проверено. Кто-нибудь не выдержит.
Гауптфельдфебель шел размеренно, не спеша, методично останавливаясь перед третьим, вторым, первым солдатом, тыкал в него пальцем и задавал свой вопрос. Он уже перешел ко "вторым", когда на крыльцо дома вышел начищенный, нафабренный господин Гофман. Он несколько мгновений наблюдал за процедурой "расследования", которую проводил Курт, потом вполголоса выругался и легко сбежал с крыльца. Он молча отстранил фельдфебеля и, весело поигрывая глазами, бодро прокричал:
– Вы сами должны найти тех, кто думает перебежать к красным. Гестапо все равно найдет злоумышленников. Повесит их, повесит и вас, как молчаливых участников сговора. Вы должны не молчать, а найти злоумышленников и выдать их нам.
Гофман повернулся кругом и ушел к себе.
Гауптфельдфебель вышел на середину строя, заложил руки за спину, исподлобья оглядел строй.
– Все понималь, зволичь? Разойдись!
– Зволичь-то, может, и поняла все, что ей тут втемяшили, а вот я что-то не докумекаю, - отойдя в сторону, говорил Сечиокно.
– Неужели кто донес? Но кто? Ведь при разговоре мы были втроем. Только трое: ты, я и Степан. Кто же мог? Ничего мне не понятно, Сеня.
– Не паникуй, Гриша, - рассудительно возразил Стаценко.
– Выдать нас никто не мог. Это исключено. Случайно проникнуть в наши мысли они тоже не могли. Исключено. Подслушать нас никто не мог, исключено.
– А черт его знает! Но факт налицо: они что-то пронюхали...
– А я тебе говорю: подожди. Не паникуй. Может, кто еще собирается драпануть да проболтался. А может, провокация: хотят в роте подозрение посеять, чтоб доверия не было, чтоб все боялись друг друга и подозревали. Нет, правда! Это в их духе...
К ним приближался Жирухин. Уже навеселе, с мрачной гримасой, обозначавшей улыбку. Он всегда с неприязнью относился к этим "белоручкам", увиливавшим от серьезных дел. А сейчас он был откровенно враждебен к ним.
– Что, приуныли? Это не вы к партизанам нацелились? Думаете: чистенькие, так вас помилуют? Не-ет, голубчики! Там разговор со всем нашим братом один: тцик, и - виси и плюй на землю и на всех.
– Он обвел рукой вокруг шеи и дернул воображаемую веревку вверх, склонил голову набок, высунул язык: - Это ждет всех нас, Всех! И никакого исключения. Никакого!
– Исключения бывают. И тут будут. Тебя, например, вешать не рискнут: разжирел, веревку оборвешь.
– Ты... ты... смеяться надо мной. А... а... а к Гофману не хочешь? Или прямо к Ми-михелю?
– Ну, что ж, веди, Колька, к Михелю. Меньше хлопот. А то мы вот тут советовались с дружком, как бы рассказать Михелю, сколько золотых часов и колец ты от него утаил...
– Ну вы, потише, - Жирухин перешел на шепот.
– Я же пошутил. А вы...
– он оглянулся, - я ж не для себя, я для всех. Завтра вашу долю принесу.
– Не трудись, Колька, - брезгливо остановил его Стаценко.
– Мы свою долю и без тебя найдем. Ты лучше о своей позаботься, понял? Так что идем, что ли, к Михелю? Или к Гофману?
– Да бросьте, хлопцы, - заигрывая, Жирухин подтолкнул в бок Сечиокно.
– Не станете ж вы своих топить...
– Ишь ты, - усмехнулся Сечиокно, - уже в родичи напрашивается. Видал, Сеня? Свой!
– Свой пес, оттого что свой, не перестает быть собакой, - угрюмо отозвался Стаценко.
– Пойдем, Гриша.
Жирухин, заискивающе посмеиваясь, крикнул вслед уходящим:
– Так вы, того... Я завтра принесу!
– На кой черт ты его трогал, - отойдя подальше, спросил Стаценко.
– Вот тебе на! Да это ж он нас затронул!
– Ну, и смолчал бы.
– Чего же ты не смолчал.
– Ну...
– Вот тебе и "ну". А теперь он прикусит язык. Небось не забыл, как Михель до смерти запорол плетью Дубняка за одно-единственное кольцо. А у этого живодера после каждой "операции" карманы отдуваются. Это ж мы не одни видели...
– Ну, черт с ним, - отмахнулся Стаценко.
– Давай, Гриша, решать, что делать. К Григорьевичу мы до отъезда уже не попадем. Карпова и Юнашева нет. Вдовиченко в наряде. В общем, советоваться не с кем. Будем сами мозговать.
– Что тут мозговать? Приказ есть? Есть. Вот и давай его выполнять.
– Но Степан Григорьевич не знал, что тут заварится каша. Я думаю так: отсюда бежать нельзя - и нам не скрыться, и на след организации может навести. Верно?
– Может, и верно, а что ты предлагаешь?