Подполье на передовой
Шрифт:
Штурмовики ушли, а над Малой землей небо задрожало от рева моторов: "мессершмитты" бросились в запоздалую атаку и напоролись на советских истребителей. Закружились карусели воздушного боя.
Ветцель растерялся. Такого контрудара, да еще и упреждающего, он не ожидал. Надо было как-то спасать положение. И тогда он отдал приказ ввести в бой все имеющиеся в его распоряжении войска. Снова загрохотала артиллерия, над боевыми порядками десантников повисла немецкая авиация, действиями которой наши истребители, связанные воздушным боем, воспрепятствовать не могли. Снова полезли в атаку солдаты и, встреченные огнем советских моряков, падали, устилая свой путь горами трупов. До ночи
23 апреля Гитлер потребовал объяснения причин провала операции "Нептун". Генерал-полковник Руофф, чтобы обезопасить себя от гнева фюрера, в этот же день провел экстренное совещание.
В кругу высших офицеров, рассчитывая на их поддержку, генерал-полковник Руофф доложил:
– Мы не могли воспользоваться внезапностью. По всей вероятности, противник был предупрежден о готовящейся операции, - генерал медленно постучал пальцем по столу и, сообразив, что такая версия может быть обращена против него, твердо продолжал:- Наступление было русскими разгадано, прежде всего потому, что вследствие плохой погоды наступление все время, начиная с 7 апреля, откладывалось. Поэтому оно натолкнулось на полностью подготовленное сопротивление.
Генерал тяжело перевел взгляд на командиров дивизий, участвовавших в операции.
– Кроме того, обе наступающие дивизии - четвертая горнострелковая и сто двадцать пятая пехотная, - он пожевал губами, - не были достаточно сильны... Дало себя также чувствовать слабо подготовленное пополнение. К тому же противник располагался на благоприятной местности.
Он помолчал, глядя прямо перед собой серыми выпуклыми глазами, и так же бесстрастно, ровно, вполголоса продолжал:
– Наступление 20 апреля, в котором приняли участие все имеющиеся в распоряжении силы, пострадало значительно, оттого, что ему препятствовала атака русской авиации...
Руофф выждал несколько минут. Никто из присутствующих не возразил, не произнес ни слова. Тогда командующий сделал знак адъютанту, и тот метнулся отправлять шифровку с объяснением.
Ну, что же, пусть это "объяснение" остается на совести авантюристов. У них не хватило чести признать, что с героизмом и отвагой, подобными героизму и отваге малоземельцев, им еще не приходилось сталкиваться. А стойкость защитников плацдарма превосходила все мыслимые человеческие возможности.
Новые
трудности
После провала наступления на Мысхако среди немцев началась паника. Под покровом ночи неожиданно снимались и поспешно уезжали из города штабные канцелярии, конторы немецких оккупационных учреждений, крупные гражданские чины, представители немецких промышленных фирм. Одновременно началась массовая "эвакуация" населения. Планомерно, квартал за кварталом, улица за улицей опустошались массовыми облавами. Облавы обрушивались на базары и "толкучки", где жители выменивали продукты питания. Схваченных, гитлеровцы отправляли в лагеря на Тамань, в Крым, на Украину. Немецкое командование "проявляло заботу" о мирном населении, эвакуируя его в "безопасные" районы. Город пустел. И эта страшная, мертвая пустота неумолимо разрасталась, приближаясь к Чеховке и Мефодиевке.
Работать подпольщикам становилось все труднее. Кольцо опустошения смыкалось, сжимая район их действий. Единственным пока безопасным местом была община "мирных огородников".
Островерхова угнетали события последних дней. В облавы
Тяжелый осадок на душе оставили последние происшествия: смерть двух связных, особенно старого рыбака. Неубедительным был рассказ Свиркунова о его гибели. Трудно было согласиться, что он так нелепо утонул. Ведь еще пять лет назад старый рыбак на спор переплыл Цемесскую бухту.
Свиркунов бросил его в беде. Тот тонул, а Свиркунов спасал себя. Сергей Карпов требовал не расспрашивать, а допрашивать Свиркунова, а допросив, судить как труса. Сергея поддержали другие подпольщики.
Но Свиркунов, вопреки своим обычным бурным натискам на Карпова неожиданно разрыдался и стал просить, чтобы его спасли, что он извелся, что он не способен к такой работе, что, если можно, пусть его отправят на Большую землю или, в крайнем случае, к партизанам. Всхлипывая, он покаянно шептал, что понимает недоверие товарищей, что на их месте он так же вел бы себя и что у него просто сдали нервы.
Такой перелом в поведении Свиркунова привел в замешательство даже Карпова. А Юнашев, не глядя на Свиркунова, угрюмо буркнул:
– Черт с ним. Давайте все-таки переправим его к своим.
– Но сегодня-завтра этого не сделаешь, - заметил Карпов.
– На улице ему появляться нельзя, - сказал Юнашев.
– Того "попа" мы не отыскали и не обезвредили. Пусть Свиркунов находится, как говорится, под домашним арестом.
И Островерхов согласился. Но тяжелый осадок чего-то нераскрытого до конца, чего-то темного и опасного в поведении Свиркунова, - осадок на душе остался.
Свиркунов на улице не появлялся. Он боялся случайной встречи с "попом", боялся Сергея Карпова, который не верил ни одному его слову. С ужасом вспомнил он пропажу стеаринового шарика. Хорошо, если он выпал в море, думал Свиркунов. А если там, в подвале, где он выжимал одежду? Вдруг шарик окажется у немцев? "Скорей бы все кончалось", - мысленно повторял Свиркунов.
***
Несмотря на умение трезво оценивать обстановку, Степан Григорьевич где-то в самом уголке сердца теплил надежду, что наступление немцев на Малой земле не только захлебнется, но и обернется решительным контрнаступлением наших войск, которое должно привести к разгрому и изгнанию фашистов из города. Поэтому затишье в районе Станички расстроило его, хотя он не хотел даже себе признаваться в истинной причине разочарования. Свое состояние он объяснял себе и товарищам недомоганием и усталостью, старался взбодрить себя и своих друзей. А люди все чаще смотрели на него с надеждой и затаенным вопросом: когда же? Сколько еще терпеть?
Ожидание становилось мучительным. Островерхов чувствовал это по себе. Вечером, склонившись к слабому светлячку стеариновой плашки, он еще раз внимательно прочитал отпечатанные на папиросной бумаге партийные директивы, которые переслал ему командир группы партизанских отрядов Анапского куста, секретарь крайкома партии Егоров.
Связные принесли от Егорова несколько листовок. Среди них была листовка, выпущенная крайкомом партии. Это было "Воззвание крайкома и крайисполкома к населению края об усилении борьбы в тылу врага". Партизанский отряд Егорова подготовил листовки "К гражданам Новороссийска, Анапы и Верхнебаканского района": "Помогайте Красной Армии уничтожать захватчиков".