Подполье на передовой
Шрифт:
– Это не фискала ликвидировать, - добавил Арсентий Стаценко.
– Тут актерами надо быть.
– Пожалуй, верно: актерами, - подтвердил Островерхов.
– Но спектакль, товарищи, смертельно опасный... Не забывайте, что в критический момент вас поддержит группа прикрытия. Она будет поблизости и наготове. Ну вот, кажется, все. Желаю удачи, товарищи.
Было второе апреля. Но приход весны в Новороссийске еще не чувствовался. Дул порывистый холодный ветер. От него трудно было укрыться. Немец, несший вахту на крыльце госпитали, ежился и никак не мог согреться. Он поворачивался во все стороны, стараясь укрыться от яростного
...Григорий Сечиокно стоял, вытянувшись, перед главным врачом госпиталя, пока тот, пристроив на носу пенсне, читал приказ, подписанный господином Гофманом.
– Так-так, - наконец оторвался он от бумаги и откинулся в кресле, с сожалением оглядывая стол, уставленный аппетитными, блюдами. Главврач только собрался пообедать и уже пропустил пару рюмочек водки, нагоняя аппетит, когда явился этот фельдфебель. И надо же, чтобы начальник госпиталя как раз в это время, отправился в комендатуру. Правда, главврач слышал, как шеф кричал кому-то по телефону, что ему надоело возиться с этими ранеными русскими, что он отказывается отвечать за них и что если они кому-то нужны, то пусть их заберут. Но...это же шеф! А впрочем, что тут рискованного? Приказ есть. Шеф только обрадует- ся.
– На Тамань?
– Так точно, господин главврач!
Сечиокно отвечал по-немецки четко заученными фразами. Его произношение не раз проверяла Аза.
Главврачу не терпелось приняться за жареного цыпленка с замысловатым гарниром. Он шумно глотнул слюну, приподнявшись, придвинул кресло к столу, уселся поплотнее и, уже не поднимая глаз на Сечиокно, махнул рукой:
– Хорошо. Идите. Я распоряжусь. Распишитесь в получении.
Начальник конвоя щелкнул каблуками, лихо повернулся кругом и вышел. Через четверть часа мрачный эсэсовец в халате санитара молча вытолкал из дверей всех раненых моряков, перечисленных в списке, сунул начальнику конвоя бумажку и авторучку и, получив его подпись, захлопнул дверь.
Раненые жались друг к другу, стискивая в середине своей группы самых слабых товарищей, у которых не хватало сил держаться на костылях. Все они подчинялись каким-то незаметным командам, исходящим от боцмана. Разбитый гестаповцами после побега Сучкова, с изуродованным лицом, боцман каким-то чудом сохранял энергию, и его твердый взгляд действовал на товарищей, как приказ. Моряки почти не разговаривали, только их глаза и лица светились такой ненавистью и презрением к жандармам-конвоирам, что Сечиокно чуть было не нарушил приказ Островерхова ни в коем случае не раскрывать себя. Он приказал раненым построиться, а конвойным - окружить пленников. Отойдя в сторону, скомандовал, перекрывая рев норд-оста:
– Шагом марш!
И процессия выползла за ворота госпиталя. Матросы шли, поддерживая друг друга, опираясь на костыли и плечи товарищей. Боцман, перекинувшись несколькими словами с черноволосым крепышом с перебинтованной головой и грудью, отстал и пристроился замыкающим.
Сечиокно
– А ну, побыстрее. Не на прогулку вышли...
Боцман задиристо огрызался:
– А ты не торопи, холуй. Нам помирать не к спеху. Что, железный крест не терпится получить? Гляди, как бы деревянный не схлопотал раньше.
– Не разговаривать!
– прикрикнул Григорий, а у самого ныло сердце.
Норд-ост толкал в бок, хлестал по лицам, норовил свалить на землю с трудом державшихся на ногах матросов. Но те шли и шли, сжав зубы, устремив куда-то вперед остановившиеся, полные муки глаза. Только скрипели и стучали костыли и шлепали по холодной мокрой мостовой босые посиневшие ноги.
Начало темнеть, когда колонна миновала последние дома городской окраины. Из придорожной будки выскочил дежурный контрольно-пропускного пункта, замотанный поверх шинели в серое одеяло пожилой немец. Сечиокно молча протянул ему предписание. Дежурный пробежал его глазами, повернулся к остановившейся колонне, пальцем пересчитал раненых, что-то буркнул, вернул Григорию бумажку и трусцой побежал в будку.
Группа свернула с шоссе и двинулась по ущелью куда-то в горы. Ветер здесь не так буйствовал, но по ущелью бежал мутный ручей, и босые ноги матросов ступали, как по битому стеклу, по острым мелким камешкам, устилавшим дно потока.
Раненые выдыхались. Силы покидали измученных людей. Тогда боцман откашлялся и запел глухим хриплым голосом:
Напрасно старушка ждет сына домой:
Ей скажут, она зарыдает...
Сначала вразнобой, а потом вес дружнее подхватили остальные:
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает...
– Стой!
– скомандовал Сечиокно.
Раненые остановились. Боцман шагнул в середину сгрудившихся матросов, обнял за плечи вставших по бокам товарищей. И вслед за ним положили руки друг другу на плечи остальные пленники.
Раскинулось море широко...
снова запел боцман.
– Ребята!
– закричал Григорий Сечиокно.
– Свои мы.
Конвоиры стащили мокрые черные пилотки, стояли, выжидающе глядя на раненых. Ветер ревел где-то вверху, над ущельем, а здесь только лопотал дождь и негромко булькал ручей.
Боцман, словно возвращаясь из какого-то другого мира, недоумевающе посмотрел на конвоиров, потом на лежащие далеко в стороне автоматы и вдруг понял. Лицо его исказила судорожная гримаса, он шагнул навстречу Сечиокно и, охнув, обвис на руках подхвативших его товарищей. Низенький крепыш с перевязанной головой и забинтованной грудью, шедший все время впереди колонны, бессильно опустился прямо в ручей и беззвучно заплакал.
Стеариновый
шарик
Нила и Майя Семикины пришли к Азе. Когда они проходили мимо квартиры Бабкина, отчетливо услышали женский голос:
– Чего они ходят сюда? Неспроста, видимо? Может, кое с кем посоветоваться?
– Присмотреться бы не мешало, - поддержал мужской голос. Это говорил Бабкин.
Девушки поспешно юркнули в комнату. Аза обняла девушек, сказала:
– Хорошо, что пришли.
– Нам надо быть осторожными. Мы с Майей сейчас подслушали разговор соседей. Думают о чем-то с кем-то посоветоваться.