Подпольная империя
Шрифт:
28. В спорте нет врагов
— Какое дело на ночь глядя? — ворчит Рыбкин. — Сейчас у нас только одно дело может быть. Пельмени, водка и баю-бай.
— Магазинные?
— Нет, Наташка налепила перед отъездом.
— Ясно, — торопливо говорю я. — Не пей пока, я сейчас подбегу.
— На тебя не рассчитывал, — угрюмо отвечает Гена.
— Не претендую.
Я бросаю трубку и подскочив к серванту выдвигаю ящик.
— Ты чего ищешь? — удивляется мама.
—
— А, да, она там. А зачем тебе?
— Адрес. Там адрес обратный, я его Гене скажу. Пусть пошлёт коллег, а то у Андрюхи прям побоище какое-то. Родители алкаши. Выручать надо.
Я выскакиваю из дома и бегу к Рыбкину.
— Ну, чего хотел? — спрашивает он.
— Хотел тебе дать сто рублей, дядя Гена.
— Давай, — как ни в чём ни бывало говорит он и протягивает руку, будто я ему каждый день по стольнику отщёлкиваю.
— Не просто так. Надо в Берёзовский сгонять.
— Чего?
Он смотрит на меня, как на сумасшедшего и, видимо, чтобы у меня точно не осталось никаких сомнений, крутит пальцем у виска.
— Да-да, ради ста рублей придётся зад поднять.
— Ты повыступай ещё, — недовольно бросает он. — Чего хочешь-то? Говори.
— Короче, нужна патрульная машина, на которой мы поедем в Берёзовский за Трыней. У него родители забухали и чинят над ним домашнее насилие. Избивают, не кормят и всё такое прочее, за что обычно родительских прав лишают.
— Прав лишить не так уж и просто, — рассеянно говорит Гена, обдумывая вводные данные.
Я нетерпеливо слежу за работой его мыслительного аппарата.
— Нет, — наконец, выдаёт он своё умозаключение. — Не выйдет.
— Должно выйти! Почему не выйдет?
— Мало. Не хватит ста рублей. Одному только Хаблюку за прокат нужно будет не меньше сотки отдать. А начгар? Ну… начальник гаража то есть. Ему тоже надо… Минимально пузырь, а максимально полтинник, а то и всю сотню. Короче, давай три.
— Блин, дядя Гена, какой же ты меркантильный. Там пацанёнка мучают, а ты бабки считаешь. Капиталист.
— Ну, знаешь, — обиженно парирует участковый, — сам ты капиталист! Я ж тебе по-человечьи объясняю. Расход. Помочь ведь пытаюсь, а ты, тоже мне, «капиталист». Это я-то капиталист? Да я с тобой после этих слов…
— Ладно-ладно. Пошутил. Не капиталист, нет конечно. Ты рука правосудия и страж галактики. На вот держи, три сотни.
Обида моментально проходит и три сотенных бумажки исчезают в руках Рыбкина так быстро, что ему позавидовал бы и Арутюн Акопян. Ловкость рук и никакого мошенства.
— Ну, погнали скорее! — тороплю я. — Ещё ехать вон сколько.
— Не кипишуй, доедем минут за тридцать.
— Ага, ещё скажи за тринадцать. Давай, звони скорей своему начгару.
Вот что за человек? Толковый, понятливый, ответственный. Геннадий Аркадьевич Рыбкин называется. Не пил бы ещё, цены б ему не было. Через полчаса мы уже мчимся на жёлтом уазике в Берёзовский. За рулём сержант Хаблюк, рядом с ним на переднем сиденьи Гена, а сзади я.
Хаблюк упитанный, с красными злыми от водки глазками и сердитым лицом человека, вынужденного постоянно доказывать свою важность. Он уверенно ведёт машину, комментируя действия всех встречных водителей.
Мы летим, несёмся, оглашая окрестности завыванием сирены. Редкие в это время участники движения тут же расступаются, кидаются в стороны, пропуская нас. Приятное чувство. Вызывает привыкание. Но это не точно.
Уже вечер, но ещё светло. В наших краях темнеет поздно — почти белые ночи. Берёзовский я не знаю, не был здесь ни разу, но Хаблюк немного ориентируется и, прибегая к помощи интуиции, а так же знаниям редких прохожих, довозит нас до места.
Дом тот ещё. На улице ошивается шпана, подъездная дверь выбита, сам подъезд загажен. Полный набор радостей из неблагополучного района. Идём на шум, поднимаемся на третий этаж. Рыбкин жмёт на кнопку звонка, но громкая переливистая трель, кажется, не способна привлечь внимание участников вечеринки.
Он несколько раз колотит по двери кулаком и пинает форменным ботинком. К нему присоединяется Хаблюк и тоже колотит по двери.
— А ну, открывайте быстро, милиция!!!
Сразу видно, человек на своём месте.
Наконец, минут через пять дверь приоткрывается и в щёлочку выглядывает тощая и совершенно пьяная женщина, похожая на Голлума. Жидкие рыжие волосы прилипли ко лбу, а мокрое платье, похожее на ночнушку — к отвисшей обезьяньей груди.
— Да пошёл ты на**й, — выдаёт она вместо приветствия и, икнув, расплывается в идиотской улыбке.
Хаблюк грубо отодвигает её в сторону и, распахивая дверь, вламывается в квартиру.
— Где несовершеннолетний Андрей Терентьев? — рычит он.
— А-а-а-а!!! — неожиданно заходится в визге баба.
Хаблюк в сердцах сплёвывает и устремляется вглубь вертепа. Отрабатывает он свою сотню хорошо, с самоотдачей. Мы с Рыбкиным идём следом. На кухне царит дикий кавардак, грязная посуда с недоеденной едой, бутылки, консервные банки, окурки, смрад, насекомые. Жуть. Людей не оказывается, пьяные крики доносятся из комнаты.
Пока менты идут в гостиную на голоса, я заглядываю в спальню. Вернее, пытаюсь заглянуть, но дверь не поддаётся. Я стучу. Никто не отвечает.
— Андрюха! — кричу, перекрикивая шум. — Ты там?!
Снова стучу, но не получаю ответа. Комната, совершенно однозначно, заперта изнутри.
— Андрей! Это я!
Никакой реакции.
— Забираем ребёнка у тебя! — орёт Хаблюк и буквально тащит упирающегося детину. — Где он? Ты слышишь, что я говорю? Где твой сын?!
— А ты кто такой?! — пьяно тянет тот.