Подробности войны
Шрифт:
– Ну я так и подумал, - обрадовался комиссар.
– Ты гляди, сволочи, что делают! Даже господа бога себе забрали. Думают, что он на их стороне воевать будет. А?
Пока мы не дошли до перекрестка дорог, немец вел себя спокойно.
– Тебе не кажется, - спросил меня комиссар, - что мы идем не туда? Немец подозрительно ведет себя. Ты посмотри, какой послушный.
На перекрестке, когда комиссар указал немцу, что надо сворачивать влево, тот неожиданно прыгнул в сторону и завопил что есть силы.
Мы
– Я тебя, гадину, раздавлю, если будешь орать.
Немец повернулся на спину, поднял руки над головой (ремень, которым я стянул его руки, слетел и валялся рядом) и начал повторять:
– Нихт ферштеен. Нихт ферштеен.
– Ферштеен, ферштеен, - передразнил его комиссар. Он направил на него дуло винтовки и спросил:
– А это ты ферштеен?
Немец стал на колени и умоляюще смотрел на комиссара. На меня он не обращал никакого внимания. Меня он не принимал в расчет.
– С этим ничего, - сказал комиссар, - с ним мы еще справимся. Вот с тем было бы потяжелее. Ты видел, какие глаза у него были? Ночью приснится напугаешься на весь день. У этого-то без злобы. Этот не фашист. Он просто дурак и приписной. Сразу видно, что не кадровый.
Комиссар сказал, чтобы я получше связал немцу руки за спиной, что я с большим старанием и сделал.
Немец тщетно пытался что-то произнести, но долго ничего не получалось. Наконец он нашел нужные слова:
– Ихь бин арбайтер, арбайтер.
– Что это он говорит?
– спросил комиссар.
– Ну-ка, переведи.
– Он говорит, что он рабочий, - сказал я.
– Ну ты, Гитлер!
– крикнул комиссар.
– Полно врать! Какой ты рабочий. Разве рабочий пошел бы воевать против рабочих?!
– Гитлер капут!
– проговорил немец.
Эти слова скоро станут известны всем. Сейчас же старший политрук Егоров и я, пожалуй, первыми на земле слышали их и еще не вполне понимали их смысл.
– Ты видишь, товарищ лейтенант, сознание пробуждается, - обрадовался комиссар.
– Я давно говорил, что немцы многое поймут, когда будут терпеть поражение в этой войне.
Потом, толкнув меня, подмигнул:
– На сознательность, значит, бьет. Видишь? Война идет только третий месяц, а он уже начинает понимать. Приняв строгий вид, комиссар отдал приказ:
– А теперь - пробираться к своим. И пояснил:
– Немцу хорошо. Ему торопиться некуда. А нам надо домой спешить.
Комиссар улыбнулся и ободряюще заговорил:
– Нам предстоит решить две задачи: выйти живыми самим и привести с собой немца. Иначе нам капут! Немец, слушая наш спокойный разговор, повеселел.
– Я, я, Гитлер капут, Гитлер капут!
– повторял
– Он уже в любом случае отвоевал. Вот приведем к своим как пленного, и отправят его в глубь страны, будет восстанавливать все, что они разрушили.
"Ну, комиссар, - подумал я, - все знает. Надо же!"
Целый день мы шли по лесу. К вечеру увидели пустую землянку. Рассмотрели ее с разных сторон и, ничего не заметив подозрительного, вошли. Стало темнеть, мы поели, дали поесть немцу, и комиссар начал допрос. Я выступил в качестве переводчика.
Во время допроса немец стоял и переминался с ноги на ногу. Комиссар предлагал ему сесть, он садился, но при каждом новом вопросе вставал. И на лице его был то страх, то боязливая усмешка, то угодливая надежда. Свой серый мундир он застегнул на все пуговицы. Воротник мундира стал мокрым от пота, так старался немец угодить нам ответами.
– Спроси, как его звать? Я спросил, он назвался.
– Спроси, откуда он сюда приехал? Я начал вспоминать. "Вохин" или "вохер", - думал я. Наконец спросил:
– Вохин фарен зи!
Немец произнес что-то неразборчивое. Тогда я изменил свой вопрос:
– Вохер фарен зи?
Я вспомнил, что "вохин" - это "куда", а "вохер" - "откуда".
Немец ответил, и я уловил одно слово "хаймат" - родина. Тогда я спросил:
– Во геборен зи?
Немец ответил, что он родился в Кенигсберге.
– Ты спроси, сколько их здесь? Я спросил:
– Вифиль содатен хабен зи?
– Ихь?
– Не ихь, а зие.
Разговора явно не получилось.
– Ну ладно, прекращай переговоры. Ты, я вижу, тоже ничего не понимаешь.
– Так я же французский изучал!
– Вот видишь, не тому тебя учили. На следующий день, утром, мы позавтракали и пошли.
– А ты знаешь, - сказал комиссар, - я того-то черта сегодня во сне видел. Будто бежит он за мной, а я от него. А потом мне кто-то вдруг палку в руку сует.
И я его погнал, как палку-то схватил. А он бежит от меня да стреляет, вот гадина!
В этот день и произошло событие, которое заключало нашу историю.
Во время привала немец умоляюще посмотрел на комиссара, как на главного, и начал просить:
– Нах хаузе. Эрлойбен. Энтлассен. Фрейлассен. Фрейхайт.
– До-мой, - сказал я, - просится.
– Ишь ты, просится домой, - понял комиссар и твердо сказал: - Нике. Наин. Разве мы его звали к себе? Приглашали его к нам в гости?
Комиссар показал на немца:
– Жалко, что он не поймет. Разъяснил бы я ему, дураку. Все они на одного хозяина работают и думают, что на себя. Пришли и чужую землю разоряют, непрошеные, топчут ее. Не своя, не жалко.