Подсказчик
Шрифт:
Из прихожей открывался вид на гостиную, находившуюся по левую сторону, и кухню, что была справа. На столе громоздилась куча открытых коробок с хлопьями, полупустых бутылок апельсинового сока и пакетов с прокисшим молоком. Здесь же валялись и пустые банки из-под пива. Кладовая была открыта, и часть продуктов раскидана по полу.
У стола стояли четыре стула. Но только один из них был сдвинут с места.
В мойке было полным-полно грязных тарелок и сковородок с присохшими ко дну остатками пищи. Мила посветила фонариком на холодильник: на его дверце
В гостиной перед экраном огромного плазменного телевизора на журнальном столике стояли пустые бутылки из-под крепких алкогольных напитков, пивные банки и пепельница, переполненная окурками. Кресло было выдвинуто на середину комнаты, на ковре виднелись следы грязных ботинок.
Борис жестом привлек внимание Милы и глазами указал ей на вешалку, давая понять, что дальше им следует идти по отдельности, а затем вновь встретиться у лестницы, ведущей на верхний этаж. Он указал ей на комнату, находившуюся за кухней, оставляя за собой библиотеку и кабинет.
— Стерн, наверху по-прежнему все спокойно? — прошептал он по радио.
— Лежит без движения, — прозвучал ответ.
Они кивнули друг другу, и Мила направилась в указанном ей направлении.
— Ну вот, наконец, — произнесла в этот момент Роза Сара, не отрываясь от монитора. — Посмотрите-ка сюда…
Горан заглянул ей через плечо: согласно надписи на полях экрана, эти кадры появились девять месяцев назад. Тогда вилла Кобаши представляла собой всего лишь стройплощадку. При ускоренном просмотре рабочие, словно муравьи, с безумной скоростью носились вокруг незавершенного фасада здания.
— Вот посмотрите сейчас…
Роза перемотала запись немного вперед до кадров с закатом, когда все рабочие покидали стройку, с тем чтобы отправиться домой, а на следующий день вернуться обратно. Затем женщина поставила запись на нормальный режим воспроизведения.
В этот самый момент на экране у входной двери дома Кобаши что-то показалось.
Стоявшая неподвижно, словно в ожидании чего-то, тень. Она курила.
Огонек сигареты выдавал присутствие человека, который находился внутри дома дантиста и ждал, пока окончательно не наступит вечер. Когда стало довольно темно, он вышел на улицу. Огляделся, затем прошел несколько метров, отделявших его от дома напротив, и без стука вошел внутрь.
— Послушайте меня…
Мила находилась в мастерской Ивонн Гресс, среди сваленных в кучу в одном из углов комнаты холстов, мольбертов и разбросанных повсюду красок. Услышав в наушники голос Горана, девушка остановилась.
— Кажется, мы поняли, что случилось в этом доме.
Мила ждала продолжения тирады.
— Мы имеем дело с паразитом. — Мила не понимала, о чем шла речь, но Горан пояснил: — Один из рабочих, занятых на строительстве дома Кобаши, каждый вечер оставался внутри строящегося помещения до самого его закрытия, чтобы затем проникнуть в соседний дом. Полагаем, что он мог… — криминолог позволил себе сделать паузу, чтобы как можно лучше охарактеризовать леденящий душу смысл этого высказывания, — быть причастным к убийству семьи, там проживавшей.
Пришелец овладевает новым гнездышком, приобретая свойства иного рода. Воспроизводя их в гротескном подражании, он убеждает себя в том, что является их частью. Своей тлетворной любовью он охватывает все подряд. Он не желает быть отвергнутым, как чужеродное тело. Он, устав от притворства, бросает свою новую родню и ищет другое гнездо для разорения.
Рассматривая в мастерской Ивонн признаки прошлого пребывания здесь хозяйки, Мила вспомнила про личинки Sarcophaga carnaria,белевшие на ковре гостиной семейства Кобаши.
Затем девушка услышала голос Стерна:
— Как давно это было?
— Шесть месяцев назад, — прозвучал ответ Горана.
Мила почувствовала резь в животе. Почему так случилось, что Ивонн и ее дети стали пленниками психопата, который мог делать с ними все, что ему заблагорассудится? И это в окружении десятка других домов, других семей, отгородившихся в этом месте для богачей, полагая, что таким образом могут избежать мерзости окружающего мира, доверившись абсурдному идеалу безопасности.
Шесть месяцев. И никто ничего не заметил.
Каждую неделю стригли траву на лужайке, и розы на клумбах продолжали принимать любовную заботу садовников жилого комплекса. Освещение портика включалось все вечера напролет в соответствии с расписанием, утвержденным уставом кондоминиума. Дети гоняли на велосипедах или играли с мячом на аллее перед домом, женщины, прогуливаясь, болтали друг с другом о том о сем и обменивались рецептами десертов, мужчины делали воскресные утренние пробежки или мыли машины перед гаражами.
Шесть месяцев. И никто ничего не видел.
Никто не задавался вопросом, почему эти шторы были задернуты даже днем. Не заметил скопившуюся в почтовом ящике почту. Никто не обратил внимания на отсутствие Ивонн и ее детей по случаю проведения светских мероприятий, таких, как, например, осенний бал или лотерея 23 декабря. Рождественские украшения — одинаковые для всего комплекса — развешивались, как это принято у верующих, снаружи и внутри домов, а после праздников убирались. Звонил телефон, Ивонн и ее дети не открывали дверь, когда кто-нибудь стучался к ним. И все-таки никто ничего не заподозрил.
Единственные родственники Грессов жили недалеко отсюда. Но и им это молчание, длившееся так долго, не показалось странным.
И за все это время маленькая семья каждый день взывала, надеялась, молила о помощи или о внимании к себе, которого они, увы, так и не дождались.
«Наверное, речь идет о садисте. Это было его игрой, развлечением, кукольным домом», — поправила себя Мила, вспомнив о том, во что был одет труп девочки, оставленный Альбертом на диване Кобаши.
Мила подумала про насилие, бесчисленное количество раз выпавшее на долю Ивонн и ее детей за этот продолжительный отрезок времени. Шесть месяцев истязаний. Шесть месяцев мучений. Шесть месяцев агонии. Но если хорошенько подумать, то не такой уж он и подонок в сравнении со всем остальным миром, забывшем об их существовании.