Подводная лодка
Шрифт:
Командир получал садистское наслаждение от проклятий и криков, доносившихся из центрального поста. Он поднялся и стал взбираться вверх к центру столпотворения размеренной походкой горного проводника.
Была слышна общая какофония треска и ударов, затем тяжелый грохот падения чего-то массивного. Подводная лодка U-A старалась встать на голову.
Старший помощник исчез с выпученными глазами.
Мы собрали остатки посуды в носовой угол «дивана». Стол был испачкан едой. Нечестно со стороны Старика выбрать для тревоги время еды, учитывая наши ограниченные запасы посуды. Но с другой стороны, любую традицию имело смысл ломать в интересах чрезвычайной эффективности…
Что касается его, то он прислонился к переборке, выдавая нарочито лицемерные комментарии, как например: «Практика ведет к совершенству», и «Британцы все равно не будут ждать, когда вы закончите обед».
Слава Господу! Мы постепенно вернулись в горизонтальное положение. Командир сжалился над нами и приказал погрузиться на глубину 60 метров. Появился дневальный и молча стал наводить порядок.
Через четверть часа вернулся Стармех, весь потный и с трудом дышавший. Командир с чрезвычайной любезностью налил ему кружку чаю.
«Прошло весьма хорошо, Стармех».
Ответом Стармеха был косой взгляд.
«Спокойно, спокойно», — произнес Командир.
Стармех откинулся назад и стал рассматривать свои руки. Они были выпачканы в масле. Командир с неодобрением уставился на них.
«Однако, Стармех, что подумает наш брезгливый Номер Первый, если вы будете приходить к столу в таком виде?»
Старший помощник побагровел. Стармех засунул руки в карманы брюк и спросил: «Так лучше? Я уже поел».
«Вы зачахнете, если не будете следить за собой. Давайте, господа — ешьте, пейте, веселитесь». Командир стал жевать с набитыми щеками. Затем, все тем же ядовитым тоном: «Скажи-ка мне, Стармех, не собираешься ли ты сделать небольшой ремонт на левой машине? Как раз сейчас прекрасная возможность. Может быть, ты захочешь произвести обслуживание и правого дизеля, пока суть да дело — мы будем на глубине достаточно долго. И все для твоего ублажения…»
Стармех ухмыльнулся всем за столом и потер свои руки. «Хорошо снова быть в море, не так ли? Вся эта пьянка в базе… Если это длится долго, от этого начинает тошнить».
Настроение Командира с момента нашего выхода в море варьировалось между возбуждением и тихим удовлетворением. Он даже вернулся из отпуска раньше времени. Лодку вполне могли привести в порядок и без него, но нет — он настоял на том, чтобы присутствовать.
Для команды пожертвование их командиром целой неделей отпуска могло означать только то, что его жизнь дома не была усыпана розами.
Казалось, что никто не знал ничего о личной жизни Старика. Мое единственное впечатление о ней основывалось на нескольких недовольных воспоминаниях и циничных замечаний. Иногда он перебирал пачку писем, которые все были написаны зелеными чернилами крупным, волевым почерком. Их автором была вдова летчика, чей отец был большой шишкой в Министерстве Юстиции. Командир случайно упоминал о пианино со свечами — красными свечами — и её «роскошных вечерних платьях». Иногда он также с раздражением проговаривался об отдельных фактах своего последнего отпуска. От него ждали, что он будет носить свой Рыцарский Крест «все проклятое время» и служить сопровождающим в походах за покупками. «Вот сюда, они здесь добавляют на весы немного больше мяса». Каждый вечер тоже что-то случалось. Одно за другим — достаточно, чтобы свести тебя с ума. И еще они хотели, чтобы я читал лекции школьникам. «Не рассчитывайте на меня», сказал я им».
Другая исповедь: «Все, что мы хотим делать в отпуске, это сменить одежду, отмокать часами в бане и чтобы все шло, как оно есть. Никаких газет, никакого радио, просто выключить и растянуться. Но нет! Вот он, аккуратно выглаженный и разложенный на кровати: лучший из лучших в комплекте с ремнем для кортика. Белая рубашка, черный шелковый галстук, черные фильдекосовые носки, аксельбанты и сверху всего этого все ваши медали, тщательно вычищенные старой зубной щеткой и свисающие со своих очаровательных чистых ленточек. Иисус плачет!»
Работа в машинном отделении окончилась час спустя. Голос Командира, отдававший металлом в динамиках громкой связи, прозвучал по всем отсекам: «По местам стоять к всплытию!»
Вахта на мостике собралась под нижним люком.
«Всплытие!»
Вахта пошла на мостик. Качка толкала нас вперед, и волны с шипением били в корпус лодки. Когда танки были полностью продуты, Командир приказал: «Разойтись с постов погружения».
В боевую рубку взобрался машинист. Он зажег сигарету, присел на корточках как араб слева от рулевого и погрузился в блаженство момента. Даже прежде, чем он докурил, следующий в очереди на перекур уже взывал к его совести.
Полдень. Лодка была на поверхности в течение двух часов, «обе машины средний вперед», но без нагрузки генераторов, потому что аккумуляторы были полностью заряжены. При этом мы делали 14 или 15 узлов — не больше, чем энергичный велосипедист.
ТРЕВОГА! Звонок колокола громкого боя казалось, парализовал мои сердце и легкие.
Из гальюна выскочил матрос с наполовину спущенными штанами.
Двигатели остановили и лодка наклонилась носом вперед. Казалось, прошла вечность, прежде чем Стармех выровнял её. Только тогда я понял, что тревога была настоящей.
Мы оставались на глубине не более пятнадцати минут. Затем волны возобновили свое шипение вдоль наших стальных бортов.
Стармех вздохнул. «Мне кажется, для одного дня уже достаточно».
«Фу», — произнес Командир.
Сзади в старшинской кают-компании Цайтлер простонал. «Наш Старик и британцы образуют великолепную команду. Ни одного момента скуки».
Тяжелые Будни — 1 (First Slog )
СРЕДА, ПЯТЫЙ ДЕНЬ В МОРЕ. Я наполовину проснулся от постоянного писка морзянки из радиорубки. Затем громыхнула, открываясь, дверь камбуза. Шум голосов наполнил отсек. Старшина электрик Пилгрим орал: «Эй, дневальный! Что это за вагинальная слизь на столе? Ну-ка, вытри получше!»
Я глянул из-за занавески. Старшина Вихманн, который уставился на каплю джема на столе, хрипло захохотал. «Выглядит так, будто дама подняла вымпел Z».
У Пилгрима и Вихманна была на уме только одна тема для разговоров, но иногда их словарь и сравнения ставили меня в тупик.
«Снежно-белая и Алая Розы», — произнес Вихманн. Его глаза были широко поставлены. Они также слегка выдавались, что придавало его лицу сходство с лягушкой. Чтобы держать свои темные волосы гладко зачесанными назад, он пользовался бриллиантином, методично выдавливая его на расческу и с любовью распределяя его по голове. Он с гордостью описывал жизнь, к которой стремился — театры, ночные клубы, высшее общество — и гордился тем, что успел получить второе образование, хотя и краткое. При всей его заносчивости он слыл хорошим моряком, и он первый разглядел в море множество конвоев.