Подземный Голландец. Странники и пришельцы (сборник)
Шрифт:
Что же можно сделать за несколько часов или за несколько минут, если жизнь как таковая уже прожита?
Всё, что мы могли сделать, мы уже сделали. Посадили дерево, построили дом и вырастили сына. Или не посадили дерево, не построили дом и не вырастили сына.
Но что-то мы сделали за все эти годы? За все эти годы, пока мы жили! Что-то же мы сделали?
Чего мы добивались, к чему стремились?
Мы достигли определённого положения в обществе, или мы его не достигли? Кто мы? Бомжи или чиновники?
Но вот, по воле Божьей, мы подошли к той черте, где это становится неважным. Мы оставляем, навсегда оставляем своё положение в обществе, как бы мы ни цеплялись за него.
Мы меняли женщин как перчатки или всю жизнь прожили с одной, любящей и любимой женой? Или с одной, но нелюбящей и нелюбимой?
Мы оставляем женщину или многих женщин, одного или многих мужчин. Мы оставляем их навсегда, как бы мы ни цеплялись за них.
Мы оставляем и дом, и дерево, и сына, и дочь. Мы оставляем их навсегда, как бы мы ни цеплялись за них. Или они за нас.
Так что же остаётся у нас, Господи? Что же остаётся у нас, когда приходит наш черёд и мы предстаём перед лицом Вечности? То есть перед Твоим лицом, Господи?
Всё, что было в нас Твоего, Господи, и остаётся с нами, и позволяет нам предстать перед лицом Твоим.
А всё, что было в нас не Твоего – всё это отдаляет нас от Тебя. И нам так страшно, Господи… Нам так страшно… Ведь ещё немного, и мы не увидим Тебя… не увидим Тебя совсем… Ни-ког-да…
Никогда… Тьма и духота, Господи… и скрежет зубов… Как страшно, Господи! Как нам страшно!
Вот, оказывается, что было важно для нас, пока мы жили! Вот что было важно, Господи, а мы и не знали… Или не хотели знать. Не хотели слушать голоса Твоего, звучавшего в наших сердцах… Не хотели слушать голоса своей совести, Господи…
Прости нас… Пожалуйста, прости нас, грешных…
Пожалуйста…
38
«Ось и гарно, що не дойихала до Полтавы».
«Вот и хорошо, что не доехала до Полтавы! А если бы это всё с Галей случилось на обратном пути? Я бы все волосы вырвала у себя на голове! А так – вместе с ними и помру. Тяжко помирать, а всё ж вместе с дочкой да с зятем. И чего это я ругалась на него? Хороший мужик! На Галю и не надышится! А Галя беременная! Беременная, а матери за целую неделю так и не сказала! Эх, Галя, Галя!
Доченька моя!
А я, дура старая, сама не догадалась! Конечно, боится Галя. Первый мальчик умер сразу после рождения. Потом выкидыш. Потом – ещё раз!
Вот и молчала, не говорила даже мне. А сейчас? Вдруг снова выкидыш? Не дай Бог! Не дай Бог!
Как хорошо, что я не доехала до Полтавы! Хоть умру – а рядом с тобой, доченька… Сама себе не верю – ни хаты не жалко, ни того, что в хате. Только бы небо разок увидеть… небо голубое… Да можно и помереть. Жди, Микола, скоро придём мы к тебе все. И я, и дочь твоя, и зять. И внук, Микола, и внук твой. Вот и дожили мы до внука, Микола. Вот и дожили… Ох горе, горе…»
«Ох лышенько, лышенько…»
«Доченька моя! Доченька, милая моя! Прости, что не доехала до тебя! Прости меня! Одна только у меня надежда – что там, наверху, всё в порядке. И не атомная бомба там взорвалась, а просто это рядовая авария в метро. Может, нас ещё спасут. Надежда ещё есть. Но если нас не спасут… знай, милая, что я любила тебя – больше всех на свете. И я до сих пор верю, что ты восстановишься, восстановишься полностью…
Господи! Сохрани её, если ты забираешь меня к себе! Сохрани её, не дай ей остаться инвалидом, не дай ей сгинуть где-нибудь в детдоме! Пусть её сестра моя заберёт. Я хоть без мужа, а она – и без мужа, и без детей. Что-то в нас не так было, Господи. Две сестры – и никак семью не могли создать. Ни она, ни я. Так и была у нас она, доченька моя, одна на двоих. Видно, пора мне уступить место сестре.
Господи! Прости меня, что я возносилась перед сестрой… ну что у меня дочь есть, а у неё и того нет…
Прости… Я знаю, знаю… в чём вознесёшься над другим, то и потеряешь. Прости меня, Господи, прости…
Доченька моя, доченька…»
«Вот так, вот и жизнь кончается… Конечно, лучше бы в бою. Может, лучше мне было там умереть, в Африке. Советником… Каким советником! Сколько там наших полегло, за неизвестно какой, но прогрессивный режим. Как были они дикарями, так и остались дикарями. Вот и весь режим. Прости, Господи.
А может, и правда, что режим наш… что наш родной коммунистический строй был ошибкой? И то правда, что был он тоталитарным, что был он не божеским, как сейчас говорят? И вся наша идеология, и вся наша жизнь, на этой идеологии построенная, была ошибкой? Мягко говоря!
Вот, оказывается, как. Пришла пора помирать, а тут выясняется, что и верил ты не тому, и жил ты не так.
И присягал… Присягу давал – Отечеству служить. Не я устанавливал, какой будет строй в Отечестве!
А мог ли я в этом разобраться до того, как всё полетело к чёрту?
Мог, наверно. Все чувствовали, что что-то не так. «Голос Америки» ловили. Но я занят был! Как я пил! Как я квасил, чёрт возьми! Не до разбирательств в общественном строе мне было, потому что я пил. Пил – и материл этот строй! И на большее не был я способен тогда!
И все, кто жил рядом со мной, так же пили и так же материли жизнь, как и я.
Нет, это не оправдание, что все. Каждый отвечает за себя. Как это говорят… каждый умирает в одиночку. В одиночку!
Да… И что мне теперь, перед смертью, делать? Куда мне кричать, кого мне просить? Бога? А как же партбилет? Я ведь не выбросил его, не сжёг его, как некоторые. И никто не заставил бы меня изменить присяге.
И всё же… Господи! Вот я… Прости меня за то, чего я мог бы не делать, а делал… И за то, что я делал, а мог бы не делать… Вот оно, сердце моё, пред тобой. Голое… Как голый в африканской пустыне, стою перед тобой…
Африка, трупы… пьянство смертное… вольняшки… враньё, по жизни враньё… подчинение сумасшедшим приказам… и подступающая старость, на должности сторожа.
Прости меня, Господи… Прости…»
«Ленка! Тебя, одну тебя я любил всю жизнь! И всю жизнь я боялся признаться себе в этом! Всю жизнь я трусил, Ленка, и всю жизнь делал как все, и врал как все, и продавался, и покупался как все.