Подземный рейд
Шрифт:
Командир последнего уцелевшего японского танка решал, что делать дальше. Вести огонь по десантникам или по советскому танку? Главным узлом обороны стал непробиваемый стальной исполин с красной звездой на башне. Надо заставить навсегда замолчать его орудие, а с остальными разберутся «белые тигры». Эти воины не боялись ни чужой, ни своей крови.
В ситуации «или – или» самурай без колебаний выбирает смерть.
Танк с синим драконом на борту резко маневрировал, чтобы избежать убийственных попаданий 85-миллиметрового орудия. Дистанция между машинами неумолимо сокращалась. Японец утюжил неглубокие окопчики десантников.
Горящий «Шинхото Чи-Ха», волоча за собой дымный шлейф, упрямо мчался на танк Шаржукова. Когда в перископе показалась пылающая японская машина, ротным овладело ледяное спокойствие. Олег приник к прицелу, лихорадочно крутя маховичок. Ясно было одно: он не успевает. Японец оказался в мертвой для него зоне. За миг до столкновения капитан рявкнул по внутренней связи:
– Держитесь! Нас таранят!
Танкисты вцепились кто во что успел. «Тридцатьчетверка» содрогнулась от мощного удара. Снаружи раздавался громкий металлический скрежет.
Горящая японская машина, не снижая скорости, врезалась стальным носом в советский танк. У нее соскочила гусеница и размоталась по обожженной земле. Скрежеща голыми катками по броне, «Шинхото Чи-Ха» упрямо вползал на «тридцатьчетверку». Бронированные туши сшиблись в таране. Японский танк ворочался из стороны в сторону, стараясь повыше залезть на большего по размерам врага. Полыхающий японский танк с закрытыми люками замер, мертвой хваткой вцепившись в советскую машину. Из него никто не выбрался.
Мутно-серое брюхо «Шинхото Чи-Ха» закрыло командирский перископ, через который Олег смотрел на белый свет, выискивая врагов. Теперь он уже ничего не мог разглядеть. Машина стала наполняться едким дымом. Защипало в горле, дышать становилось все труднее. Кашляя, капитан на ощупь нажал защелку, но верхние люки перекосило от удара.
– Горим, командир! – закричал мехвод.
– Всем выбираться из танка! – скомандовал ротный.
Надо быстрее покинуть опасное место. Отползти подальше. Залечь. Скоро обе машины превратятся в один гигантский костер. Выход нашел механик-водитель. Он открыл в днище нижний люк и ужом выполз из обездвиженной машины. За ним следом последовали командир и заряжающий.
Дважды повторять приказ не пришлось. Не забыв прихватить автоматы, танкисты по-пластунски выбрались из-под «тридцатьчетверки». Танк скрипел, стонал, будто живой, словно просил не оставлять его одного.
В обреченной машине остался лишь стрелок-радист. В последний момент, когда он уже протянул руку, чтобы отсоединить провод, соединяющий его танкошлем с рацией, в наушниках треск эфира сменился хриплым голосом, вызывавшим их роту:
– Цепочка! Цепочка! Я – Рубин, я – Рубин! Ответьте.
– Я – Цепочка, на связи. Прием!
– А-а, отыскались без вести пропавшие! – услышал он в наушниках знакомый приглушенно-хрипящий голос связиста штаба бригады.
Треск разрядов в эфире стал сильнее. Связь могла оборваться в любой момент.
– Ведем бой! Все танки подбиты. Японцы давят.
– Держитесь, хлопцы! Огонька подбросим и сами подойдем. Дадим прикурить…
Кому дадут «прикурить» братья по оружию, радист не услышал. В горящем японском танке, наползшем на «тридцатьчетверку», со всей мощью сработал неизрасходованный боезапас. Во все стороны разлетелись искореженные обломки брони…
14 августа 1945 года с полевого аэродрома семнадцатой армии в четырнадцать часов двадцать две минуты встали на крыло и взяли курс к квадрату 2 «Б»-8 экипажи штурмовой эскадрильи. Три звена по четыре «Ил-2» в каждом. После взлета «горбатые» (прозванные так на армейском жаргоне за чересчур крупный фюзеляж), ревом двигателей разорвав небо, умчались на восток.
Прижимаясь к земле, трое танкистов добрались до одного из подбитых танков первого взвода. Здесь залегли двое десантников. Увидев танкистов, один из них улыбнулся:
– Подкрепление прибыло. Хорошо горят, молодцы, – он махнул в сторону подбитых японских танков. – Всех пожгли. Сейчас пехота подойдет… только держись, братцы.
Вражеские пехотинцы, отставшие от японских танков, мчавшихся на предельной скорости, неумолимо приближалась на бросок гранаты.
Час неравного боя, грохота взрывов, стрельбы, крика и стонов…
Шестьдесят минут жестокой схватки за крохотный клочок чужой маньчжурской степи.
Это время казалось Шаржукову быстротечным, когда удавалось отбить очередную атаку самураев, и целой жизнью, растягивавшейся в вечность, когда из дыма враг напирал несокрушимой волной, и от его остервенелого огня невозможно было укрыться. Особенно томительно и долго тянулись минуты затишья, тогда убитые перед русскими позициями казались изготовившимися к броску, и японцы расплывчатыми силуэтами мелькали между навечно застывшими танками, готовясь к новой атаке.
Потом была сама атака, и «белые тигры», уже в который раз, опять откатываются под пулеметным огнем, под автоматными очередями чудом еще оставшихся десантников и танкистов. Живых после очередной атаки все меньше. Патроны на исходе.
Не успевали оседать одни земляные фонтанчики, поднятые пулями, как рядом с ними возникали новые. Не успевала откатиться одна волна атакующих, как ее уже подкрепляла следующая.
Давно прошло расчетное время, когда должны были подойти основные силы второй отдельной механизированной бригады. Но помощи все не было. У Олега в голове неотвязно крутилась мысль: «Когда же? Скоро ли?»
Открытая полоса перед подбитой «тридцатьчетверкой», из-под которой отстреливался экипаж ротного, была усеяна вражескими трупами, застывшими в нелепых позах.
Стрельба все нарастала. Плотность японского огня достигла максимума. Еще немного, и они подберутся вплотную.
Шаржуков усилием воли заставил себя собраться. На войне расслабился, считай, пропал. А дурное предчувствие надо задвинуть туда, откуда оно появилось.
По редким, в два-три патрона, очередям советских пехотинцев капитан мог безошибочно судить, что приближается последняя схватка. Ротный разглядел пулеметчика в неглубоком окопе. Чуть сбоку от него горбился сержант, фамилию которого Олег не успел запомнить. Шаржуков свистнул и показал ему руку с загнутыми пальцами: «Нас осталось трое». В ответ сержант приподнял диск с патронами: «Последний…»