Поединок. Выпуск 14
Шрифт:
— Александр Дмитриевич, у тебя есть машина? — спросил Сироткин. — Пришли за мной срочно, я тебе кое-что покажу.
— Что именно?
— Приеду — увидишь...
— Хорошо. Посылаю за тобой Антонова.
Полковник поднялся к себе в кабинет. Решил, пока еще не собрались сотрудники, набросать план первичных действий по розыску убийц Кошкина. Придвинул к себе стопку чистой бумаги, написал несколько строк о том, что нужно сразу же ориентировать все районы, и задумался:
«Мог Кошкин, по-хулигански ломившийся в дом Галиевых, пристать к какому-либо прохожему и тот расправился с ним таким страшным образом? Мог... но, разумеется, не каждый способен на такое. Кроме того, нужно при себе иметь этот «кинжал милосердия», ну, на худой конец, стамеску. Иметь — это еще одно, но пустить в ход, сознавая, что совершает убийство, совсем другое. Где же искать этих убийц
— Там, на месте преступления, вы ошиблись, мои дорогие друзья, в определении оружия, которым ранили Кошкина. Вы считаете, что это кинжал или отвертка, а я утверждаю, что вы ошиблись, товарищи криминалисты.
Полковник переглянулся с Антоновым, а тот только пожал плечами. Оба отлично помнили, как именно Георгий Михайлович определил вид оружия. А доктор продолжал:
— Ладно, не буду вас упрекать в ошибочном диагнозе, с каждым может случиться. Вы лучше взгляните, что я извлек из раны этого несчастного, — и развернул пакетик.
На бумаге лежал небольшой кусочек металла, меньше кубического сантиметра, с ровными непотускневшими боковыми срезами.
— Рана неглубокая, полагаю, огнестрельная, и этот кусочек свинца использовался как снаряд. Но самое главное, что я вам скажу, — Сироткин сделал паузу, взял со стола Дорохова лист бумаги, быстро набросал фигуру человека и на шее сверху вниз и влево провел линию. Взглянул на склонившихся над рисунком слушателей и объяснил: — Раневой канал идет сверху резко вниз и чуть левее... Утверждаю, что ранение нанесено Кошкину, когда он стоял правым боком к стрелявшему, а тот находился значительно выше Кошкина.
— Что же, в него стреляли с крыши? — удивился Антонов.
— Может быть, из кузова автомашины...
— Подожди! — остановил Сироткина полковник. — А если в него выстрелили, когда он лежал?
— Тогда входное отверстие было бы прикрыто скулой и челюстью, а на них нет ранения.
— Из чего же в него стреляли? Я не охотник и не баллист и никак не пойму, какое это оружие, — спросил Антонов.
— Я тоже не пойму, уважаемый Николай Иванович, хотя охотой занимаюсь с детства, — Сироткин задумался.
Полковник быстро убрал со стола бумаги, надел пальто:
— Николай Иванович, вы не видели, наша машина еще не пришла?
— Видел. Во дворе.
— Тогда давайте так: забирай, Георгий Михайлович, свою находку, да не потеряй, вместе с протоколом судебно-медицинского вскрытия вручишь следователю. А тебя, Николай Иванович, — обратился он к Антонову, — попрошу, отвези доктора и мчись в школу, что рядом с поселком. Отыщи Арсланбека Галиева, он учится в пятом классе, и его сестру Зульфию. И вместе с преподавателем поговори с ними. Пусть они расскажут, что произошло сегодня ночью.
Работники уголовного розыска уже собирались в коридоре у кабинета полковника на обычную утреннюю пятиминутку. Дорохов поздоровался и кивнул двум молодым сотрудникам, недавно пришедшим в уголовный розыск:
— Кольцов и Семенов, одевайтесь и ждите меня у машины, поедете со мной.
Зашел к своему заместителю и попросил провести пятиминутку.
— А я беру с собой двух ребят и в поселок...
— Может, сразу туда группу? Там ведь глухо...
— Да нет, все ясно, — улыбнулся Дорохов. — Как говорится, студенческий случай...
— Ничего себе, ясно. Я читал рапорт дежурного.
— Так то в рапорте...
Дверь открыла Сорея Галиева. Открыла, побледнела и отшатнулась:
— Вы опять к нам? Я так и знала. Нужно было сразу самой идти. Да голова разболелась, выпила таблетку, прилегла и заснула.
Полковник прошел на кухню, увидел ведро с углем и нетронутую растопку и вздохнул с
— Смотрите, спички не зажигались, а все без головок. Почему?
Когда ответа не последовало, велел пригласить понятых.
— А без понятых нельзя? — умоляюще попросила Галиева. — Я все расскажу, хотела утром, да испугалась...
— Я уже говорила, как вчера ночью пьяный стучал в дверь и кричал: «Открой, открой». Проснулась дочь, разбудила сына, и мы все вместе стали звать на помощь, а хулиган не уходил, постучит-постучит, привалится к стене и стоит. Я не заметила, как Арсланбек ушел на кухню, потом слышу, там грохнуло что-то, я сразу и не сообразила, в чем дело, думала, пьяный разбил окно. Выскочила, вижу — Арсланбек стоит на подоконнике, форточка открыта, и в руке у него самопал, еще дымится, а сын мне говорит: «Я его попугал». Посмотрела в окно, а пьяного нет, ушел. Я еще сказала Арсланбеку: «Молодец, давно бы так». Улеглись спать, а успокоиться никак не могу, все тянет меня заглянуть в окно. Подошла, посмотрела, нет никого. Опять легла. Потом через полчаса вышла в прихожую, приоткрыла дверь, глянула в щель, вижу, кто-то возле крыльца лежит. Страшно мне стало, взяла фонарь, посветила в щелку и прямо зашлась вся с испугу: лежит этот пьяный, а шея вся в крови. Я сначала и не поверила, что это сын его из своего самопала...
Закрыла дверь, села на кухне, а меня всю трясет, и Усмана — мужа — как назло дома нет. Третий час ночи. Собралась, взяла фонарь и подошла к тому человеку. Послушала, а он не дышит, взяла за руку, а ладонь холодная. У меня прямо ноги подкосились, села на крыльцо, сижу и не знаю, что делать. А потом как ударило: ведь это мой Арсланбек его убил. Мой мальчик добрый, ласковый и вдруг — убийца. Как же ему жить-то потом? Как спасти его от людей и от самого себя? Что делать? Знаю только одно, надо спасать Арсланбека. Подумалось, а вдруг человек-то живой. Решила сердце послушать. Сунула руку под куртку, а там тепло и мокро. Чувствую, что это от крови, но все-таки пересилила страх, слушаю, а сердце-то молчит. И тут у меня страх прошел. Одна мысль — мертвому ничем не поможешь. Надо спасти сына. Понимаю, что он маленький и судить его не будут, зато каждый бросит ему в глаза — убийца. Как же он жить-то будет? — женщина говорила тихо, обреченно и, когда смотрела полковнику в лицо, отыскивая сочувствие, на какое-то время замолкала, а потом торопливо продолжала, словно хотела выговориться, скорее закончить.
— У нас возле сарая бочка с водой стоит, подошла, пробила лед, руку вымыла, зашла в дом, надела телогрейку, а все равно бьет озноб, словно я голая. Заглянула в комнату, а дети спят. Арсланбек во сне разметался, и лицо совсем детское, доброе. Каким же оно будет, когда ему скажут, что он человека убил? Ведь стрелял-то он, чтобы попугать. Меня с сестренкой спасал. Смотрю и молча плачу, хотя из души прямо крик рвется... Постояла, знаю, что надо идти, что-то делать, а ноги к полу приросли. Сначала хотела мертвого на огороде закопать. Закопать до того времени, как Усман из командировки вернется. Взяла лопату и возле сарая стала яму рыть. А земля что камень, не поддается. Вижу, что до света провожусь, а спрятать не смогу. Тогда решила оттащить его подальше от дома, на дорогу. Взяла за куртку, а сдвинуть с места сил нет. Ухватила за плечи, под мышки, пячусь и кое-как волоку. Споткнусь, упаду, поднимусь и снова тащу. Дотащила до канавы, положила его на дно и сама повалилась. Встала, вся мокрая, грязная, доплелась до дому и сообразила, что милиция следы-то найдет. Тогда граблями вокруг крыльца все разгребла, два ведра песка рассыпала, у нас его целая машина была, на стройку привозили. Зашла в дом, уже шестой час был, свет зажгла, глянула на телогрейку, а она в грязи. Отнесла ее в сарай и дровами закидала. Сижу на кухне, жду, когда развиднеется, и все думаю, как же сделать, чтобы сын мой не узнал, что натворил, и поняла, что зря я мертвого на дорогу-то вытащила. Найдут там его. Найдут и дознаются, что сынок мой его убил. Сгоряча-то да со страху не сообразила, что надо бы тело-то в кладовке спрятать, а днем уже на огороде похоронить. Решилась пойти да обратно притащить, надела, что похуже, вышла, смотрю, в том месте, где мертвый лежит, уже двое стоят. Тогда взяла охапку клевера, по пустырю разбросала и овечек выпустила, они мои следы и затоптали. Я им еще сенца у дома бросила, а потом курам зерна насыпала.