Поединок. Выпуск 16
Шрифт:
Норма выработки на скалу составляла 0,25 м\3, «лисин» метод дал от 800 до 1000 процентов выполнения плана. Дорога была объектом чрезвычайной важности для строительства. Бригаду со стройки в лагерь сопровождал духовой оркестр. По прибытии в лагерь ее расформировали. Каждый заслужил право перейти в обычную бригаду.
На небольшие расстояния возили в теплушках, деревянных вагонах. Их не отапливали: боялись — заключенные подожгут вагон. Сами, мол, надышите.
Иногда удавалось вырезать пол у вагона.
На станции дверь открывалась, возле нее четыре солдата становились с автоматами в упор. Бочку с парашей из вагона за ручки вытаскивали. В вагон втаскивали бочку с баландой. Черпака нет, как делить, как разливать, охрану не интересовало. Миска-то у каждого, вот мисками и черпали себе.
Солдат одет: тулуп, ватные штаны, валенки. Еще рукавицы меховые на тесемках, как у ребенка. Руки на карабине, с карабина снял руки, в рукавицы сунул, согрел и опять на карабин. Офицеры на ногах носили торбаза. Мех оленьих ножек — фамуса. Из фамусы шили сапоги — торбаза. На подошву шла хребтина, вовнутрь вместо носка на голую ногу надевался чиж, а подошва под ступню выделывалась ягелем — мхом. Можно спать на сопке в шестидесятиградусный мороз, выставив ноги из палатки наружу.
Когда под телагой другая телага, только без рукавов, с рукавами попросту не влезешь туда, считалось, тепло одет.
Руду здесь у подножья добывали касситеритовую. И носили ее в корзинах на гору по тропинке мимо лагеря, расположенного наверху, в так называемую обогатиловку. Можно было провести канатную дорогу, можно было обогатиловку построить у подножья же, но поставлено и организовано было именно так: метров семьсот — восемьсот следовало подниматься с рудой за плечами на гору и еще с полкилометра идти мимо лагеря по плоской вершине, а потом спускаться за новым грузом. Так часов двенадцать, почти ничего не жравши.
Ров под Шайтан-горой вымыло талыми водами: километров пятнадцать по окружности в длину, метров десять — двенадцать в ширину и семь в глубину кто-то когда-то хотя бы на глазок измерял его. Бульдозером такое не вырыть, и зачем? Тогда как же еще, если не талыми водами или как-нибудь по-другому, но естественным путем?
Вероятно, на протяжении многих лет старалась природа, люди завалили трупами лет за десяток.
Конвой применяет оружие без предупреждения. «Побежишь — собаку пущу. Собака не догонит — пулю пущу. Пуля не догонит — сапоги сниму, сам догоню». Конвой шуток не признает. Шаг вправо, шаг влево — побег и очередь. Резких движений лучше вовсе избегать.
Не понравилось начальнику лагеря твое лицо — вывел за зону, прямо в харю плюнул пулей из маузера, с которым гражданскую провоевал.
Рыжий веснушчатый Романов. «Рукавицы принеси, — сказал ему охранник. — Да вон они. Да забыл я их». Рукавицы в двадцати шагах, но считаются за зоной. На снегу валяются у тлеющих головешек. Романов послушался, охранник автомат вскинул, и фонтанчики крови забили из Романова. Все слышали, все видели, но считается — побег и пресечение побега, а значит — для поощрения отпуск в родную деревню, где и водки и баб вдоволь. Рукавички свои оброненные сам поднял, сходил — не поленился.
Генерал Никишев издал приказ: чай, табак, сахар в первую очередь работягам, а конторе то, что после останется. И узнал, что приказ не выполняется, контора в первую очередь себе все забирает.
Приехал на машине часов в пять утра на территорию рудника, вышел из машины: телогрейка, сапоги кирзовые, грязные, специально раздобытые, шапка домиком. Походил по руднику, посмотрел, сам незаметный, маленький, в бревнах копошится — никому до него дела нет. Мало ли как попал, мало ли кто такой, ну мужичок, ну вольнонаемный.
В седьмом часу привезли зеков. Прибыло начальство, открылся магазин. Он — туда. «Дай», — говорит завмагу и перечислил, что ему надо. Завмаг: «Да пошел ты знаешь куда». — «Я трудился. Мне положено. Приказ знаешь? Я из шахты, посмотри, весь какой грязный. Мне в первую очередь». Бузить начал. Завмаг, теряя терпение, обругал его. Тогда он схватил палку и начал бить ею наотмашь по витрине, банкам-склянкам. Прибежала милиция, стала собираться толпа. Чем народу больше при сем, тем лучше: эффекты любил.
Всей толпой идут к капитану. Приходят. «Я тебя посажу. Ты у меня теперь гнить будешь, — капитан ему. — Документы!» И тут наступает его звездный час. Достает, протягивает. Капитан меняется в лице, вскакивает: «А! Да я!» Начинается расправа. Откуда-то прибегает его личная охрана, которая до сих пор только наблюдала. «Вызвать мне того. Вызвать мне другого. Не выполняете мой приказ, сволочи!» Привели завмага ни живого ни мертвого. Распорядился: «Пойдешь в шахту». Увидел в окно самого тощего, самого последнего фитиля, тот шел, за стеночки держась: «Будет завмагом!» Навел порядок и уехал.
Костя, которого придурком считали, залез на крест. Крест огромный, гнутый, соборный. Собор внутри «малолетки», а «малолетка» сама в бывшем монастыре. Костя на кресте сидит высоко. Если упадет — убьется, начальству отвечать. Начальник лагеря ходит вокруг, уговаривает Костю слезть. Костя ему: «Что дашь?» — «Пончиков хочешь?» — «Много?» — «Сколько тебе надо?» «Пятьдесят». — «Хорошо, ты их получишь». — «Поклянись». — «Честное слово». — «Ты именем Ленина-Сталина поклянись». Клянется начальник — куда тут деваться. Можно засранца и с лестницы стащить, но пончиками накормить вроде проще. Клятва страшная дана, не исполнить нельзя. Не исполнишь мальчишка напишет или просто товарищам скажет, и попал в НКВД.