Поединок. Выпуск 16
Шрифт:
Ему, конечно, всыпят хорошо потом и за крест, и за то, что клясться заставлял, но сначала пончиками накормят.
На «малолетке» особенно жестоко — на всё. Часто на хлеб. Можно было хлеб до конца срока проиграть. Проигравший питается — ничем не брезгует, а у выигравшего на кровати полтонны хлеба уж лежит. Вокруг кровати шестерки пасутся, за пайки задания выполняют. Можно проиграть картошку из супа, всю картошку из супа до конца срока.
Фигура на тюрьме — надзиратель дядя Ваня. Сам здоровенный и лапы здоровенные, что
«Полуторка» его звали. Тоже здоровый, тоже надзиратель. Серые глаза, совершенно ничего не выражавшие. Квадратная рожа. Этот как робот. Звали «Полуторка», потому что «полтора Ивана».
К бараку пристраивался барак, к нему с торца еще барак, к нему — еще. Когда ожидалось прибытие этапа и зона не могла разместить всех, происходило рождение нового архитектурного стиля — динозаврического: бараки вытягивались по зоне, напоминая гигантских динозавров.
Один вольнонаемный подрядился строить бараки. Заключил договор на строительство четырех. А на Колыме построить барак — дело непростое: леса там нет, и деньги за это платят немалые.
Вот закончил он свое строительство, приезжает в пургу в управление на аэросанях: «Поехали смотреть». Поехали. Подъехали к одному, посмотрели, покружили — нормально, нравится; посмотрели другой, с трудом пересмотрели все: метель метет. Вернулись в управу, подписали документы, вольный получил свои денежки и уехал, и его больше никто не видел. А барак-то один стоит. Четыре ведь смотрели. Смотреть-то смотрели, а стоит один.
Зеки разводили полярных мышей. Кормили чем придется и дрессировали их.
Колымскому зеку собака что мышка. Придавил, разорвал, сожрал. Забежала собака за зону, пусть овчарка, жить ей не больше получаса. Освежуют, только на костре дадут чуть закоптиться и съедят. Боялись собаки этих людей.
Были врачи — зеки, которые начальства не боялись. Идет развод. Мороз ниже тридцати. При морозе ниже тридцати начальник не имеет права выгнать зеков на работу без подписи врача. А врач смотрит, потому что в случае чего потянут его. «Ну-ка, сними валенки, что у тебя там. Ага, носков нет, не подпишу». Начальник рычит на него: ты чего это, мол. Тот начальника не слушает, не подписывает.
Начальник всех бы выгнал на работу, но боится, что донесут. Донесет ближайший же его помощник, и не в том смысле, что люди отмораживаются, значит, калечатся, а в том смысле, что они калечатся по воле самого начальника, из вредительства, для срыва выполнения государственного плана по лесу или золоту, а это уже диверсия против советской власти, статья 58.
«Пятьдесят восьмую захотел? Мало тебе твоего букета? — спрашивал зека следователь. — Ты чего себе позволяешь, а?» — «А что я себе позволяю, оправдывался зек. — Воры попросили, я и рассказал им несколько историй». «Воры попросили, воры попросили, — ворчал начальник. — Пока ты рассказывал про своего Робинзона Крузо, тридцать человек работу бросили, слушали, значит, саботировали. И ты — зачинщик».
Надсмотрщица по имени Сима — зверь. Мордовала баб, те ворам пожаловались. Сама из деревенских. Подруга сманила на все готовое: харчи, форму и власть. Падла всегда за власть держится. Симке старлей обещал выдвижение, если она будет стараться. Старалась вовсю.
Плохо еще зная лагерь, пришла как-то вечером к ворам порядок в их юрте навести. Вошла, только рот открыла и оробела, не зная почему вдруг. По-кошачьи подкрался Чахотка, долговязый страшноватый детина, с глазами, залезшими вовнутрь голого черепа, длинный нож тускло блеснул. «Пойдем, милочка, прочистим трубу», — зловеще пропел его могильный голос.
Симка была просунута в тесную дырку оконца, протиснута, почти вбита по локти напрочь, так что не могла пошевелить руками, а только беспомощно ерзала и извивалась. Чьи-то лапы, многочисленные, как лапы осьминога, мягкие и нахальные, казалось, с присосками, заботливо содрали с нее ватные штаны. Она поняла и замерла.
Ее рыхлый белый зад засиял луной, словно освещая помещеньице. «Ты крути, виляй», — хрипло и требовательно сказали ей и для убедительности бухнули кулаком по выгнутой спине — она подчинилась, чувствуя, как ее поливают откуда-то чем-то теплым.
Воры толклись, толпились на пятачке пола, возле нее, толком не знавшей мужчин, налезали, мгновенно соскальзывая — она их не видела. Она видела звезды, заплывшие слезами, и тщетно пыталась сосчитать их, Симка зверь, надсмотрщица.
Оба попали на зону. Отец с матерью уже не жил тогда. Мать послала сыну посылку. Сын, сидя на нарах, забрался в нее — в ней и сало и остальное, он с сала начал, отрезал ломоть, жрет, вкусно почавкивая.
Отец под ним на нарах спал. Встал, сына за ноги облапил: дай, просит отцовская коварная, неверная, хотя и жизнь подарившая, морда. Сын пхнул его ногой в грудь: пшел. Отец сзади подобрался, саданул сына по горлу ножом, сын давится, кровью захлебывается, с нар съехав, а отец обтер нож об штаны — медленно провел им в одну сторону, в другую, и сало початое себе отрезает. На белом ломте розоватая жилка сыновьей крови, сало на губах лоснится. Видавшая виды охрана — и та таращится удивленно.
Пора пояснить, кто такой вор. Вы думаете тот, кто украл что-нибудь. Неверно. Можно ничего не украсть, а быть вором, а можно всю жизнь воровать, но вором при этом не считаться. Термин «вор» в лагере употребляется скорее в значении старорусского «бандит», «разбойник».
Начальство указывает сукам: там воры живут. Суки врываются ночью, истребляют воров. Приезжает спецлагсуд, всех сук к стенке, пулемет: тра-та-та — нет сук, и воры вырезаны. Или ворам говорят: «Суки в том бараке и вон в том». Воры на сук бросаются, перебьют. Спецлагсуд воров к стенке, пулемет: тра-та-та. Ни воров, ни сук, ни вражды.