Поэма о фарфоровой чашке
Шрифт:
Когда Андрей Фомич остался один, он стал ходить по комнате из угла в угол. Отмеривая широкими шагами короткий путь от углового столика с выгнутыми ножками до этажерки, на которой грудились пухлые стопки книг, он с досадливым удивлением вдумывался в последние слова приезжей женщины о Федосье, о Карпове, о том, что инженер интересуется девушкой, что он влюблен в нее. Вдумывался и чувствовал, как в душе его нарастало какое-то возмущение, какая-то тревога.
Андрей Фомич отмерил в этот поздний вечер большой путь по своей тесной комнате. Много раз он натыкался
Глава десятая
Афанасий Мироныч долго не мог оправиться от сраму, который нанесли ему женщины, выгнав с фабричного двора. Домой он после того случая явился темный, мрачный, молчаливый. Дома он ничего не рассказал о случившемся. Но в деревне сразу же стало известно о неприятности с Афанасием Миронычем, и деревня обрадовалась. Посмеялись, поглумились над ним. И ему стыдно было в первые дни показываться на глаза односельчанам.
Через несколько дней Афанасий Мироныч пересилил стыд и стал показываться на деревне. В один из вечеров он осмелел и вышел к сельсовету, где после заката в трепетании робких сумерек собирались у крыльца мужики и лениво толковали обо всем. Мужики, завидя Афанасия Мироныча, замолчали и стали усиленно курить. Афанасий Мироныч вгляделся в собравшихся, поклонился кому-то одному и хмуро заговорил:
— Как же теперь, православные? Совсем, выходит, житья не стало от фабришных?.. Слыхали, поди?
— Слыхали! — подтвердили мужики охотно, а кто-то рассмеялся.
— Смешки! Хаханьки! — вскипел Афанасий Мироныч. — Я — родитель! Девчонку спортили! Имею я полную праву дознаться и вобче?! Нет такого постановленья, чтоб детей от родителей разделять!
— Нет такого закону! Правильно! — подтвердили мужики.
— А меня к дочери не допустили! — воодушевился Афанасий Мироныч, ободренный поддержкой. — Выгнали!.. Видал ты! Прямо выгнали, и никаких делов!
Мужики переглянулись, и кто-то снова засмеялся, на этот раз громче, откровенней.
— Какой тут смех?! — свирепо оглянулся в сторону засмеявшегося Афанасий Мироныч. — Меня моих правов решают! Стыдно надсмехаться!..
На перильцах крыльца задвигались, и из сумерек резкий голос вразумительно и строго перебил Афанасия Мироныча:
— Каких это тебя, Мироныч, правов таких решают?
Ты ведь зачем на фабрику ходил? Ты Степаниду свою домой приволочь хотел… для ученья. А ученье у тебя известное: — подпругой али чересседельником!
— Нет, паря! — дружно вмешались другие мужики. — За это нонче в тюрьму сажают!
— Нонче, как же, тронь кого!.. Его от полу еле видно, а ударь только, так избави бог!..
— Комсомол тут в это дело впутается!.. Бабы тоже, бабские делегатки!..
Афанасий Мироныч выждал, когда мужики замолчали, и смиренно заявил:
— Это доказать надо, что я Стешку учить собирался! Доказать!.. А я, может, дите свое домой хотел воротить, и только. Старуха у меня изводится. Девка ушла из дому и, кто ее знает, как там живет!.. Зачем ей по чужим людям ходить? У ей дом есть, родители. При родителях она правильную жизнь достичь может… А тут, гляди, меня не допущают до нее! Это по какому закону-правилу?.. Это, мужики, не резон. Седни у меня с дитем такое исделают, а завтрева у другого. Совсем житья не станет!..
— Ну, ну! — протянул кто-то, перебивая Афанасия Мироныча. — Дети нонче сами по себе, а родители сами по себе! Наособицу!.. Об етим плакать не приходится!
— А ежели душа болит?
Афанасий Мироныч спросил гневно и почти торжествующе, но осекся. Новый слушатель подходил в это время к крыльцу. Неверный умирающий свет пал на его лицо, Афанасий Мироныч пригляделся к нему и умолк. Мужики на крыльце зашевелились. Некоторые встали. Позевывая и кряхтя, поднялись один за другим и потянулись по домам.
— Поздно… Пойдем, нешто, Афанасий Мироныч! — «сказал сосед. — Вишь, Савелий пришел, заведет теперь канитель до полуночи… Ну его! В коммунисты выслуживается, голоштанник!
Вновь пришедший поднялся на крыльцо и сел на ступеньки. Возле него осталось два-три мужика.
Афанасий Мироныч послушался соседа и пошел вместе с ним домой.
С высокого берега, на котором растянулась деревня, видны были багровые отсветы, вздрагивавшие над фабричными трубами. На фабричной стороне редкие огни горели яркими звездами. С фабричной стороны глухо доносилась музыка.
— Чертово гнездо! — проворчал Афанасий Мироныч, всматриваясь в фабричные огни. — Оттуль всякая беда приходит!..
— Не скажи, Афанасий Мироныч! — возразил сосед. — Конешно, много непорядку в жизни от фабрики имеем, озорство, богоотступность, фулиганство… А польза, поверх всего, большая!
— Это какая польза? — зажегся Афанасий Мироныч. — Какая?.. Што у коих парни и девки заработок имеют? Дак при земле, на пашне нонче мало ли можно заробить?
— К чему же ты девку свою туды отпустил?
— К чему?.. Все посылают, ну и я поддался. Да кабы знать, да разве я пустил бы… Да пропади он пропадом, их заработок!..
Расставаясь у своих ворот с соседом, Афанасий Мироныч немного замешкался. Слегка неуверенно и понизив голос, он спросил:
— Не слыхал, Евграф Тимофеич, насчет налогу? Зажмут, сказывают, дыхнуть не дадут!
— Окончательного мнения не высказывают… Ну, а так полагать должно, что супротив прошедшего году утеснение будет большое!
— Как жа ты с хлебом соображаешь?
Сосед оглянулся и прислушался к сумеркам. Ответил он не сразу. Ответил уклончиво:
— Как все, так и я… Да об этом толковать рано. Хлеба уберем, тогды…
— Тогды поздно будет!
С фабричной стороны протянулся звон часов. Афанасий Мироныч сосчитал часы и придвинулся к соседу поближе:
— У нас последнее отымут да все туды, в прорву эту! Вот они куды налоги-то идут!.. Строют почем зря!
— Большущие деньги закапывают! — согласился сосед. — У хрестьян шея крепкая, выдюжит, бать!..